– Джейми, скажи, а «таки-таки» позволит тебе узнать что-нибудь про мальчика или ты не владеешь этим языком в достаточной степени?
Он внимательно смотрел на раба, освещенного фонарем, но услышал мой вопрос.
– Я не смогу, – отрезал он. – На «таки-таки» я знаю всего несколько слов: «плохо», «сколько?», «дай», «оставь, сволочь». Этого мало, как ты понимаешь.
Раб сидел молча и не реагировал на слова, которыми мы перебрасывались. Не показал он и того, что понимает слова, произносимые Джейми на «таки-таки».
– Слушай, хватит. Какого лешего я здесь торчу?
Джейми встал, доставая кортик – раб не реагировал, – и, обойдя бочку, разрезал веревки, стягивавшие тело мужчины. Затем он снова присел перед бочкой и громко проговорил на «таки-таки»:
– Друг. Хорошо?
Это удовлетворило чернокожего: он кивнул, все так же храня молчание.
– Там гальюн, – он махнул рукой, указывая направление. – Иди туда. Моя жена, – он указал на меня, – вылечит тебя.
Мужчина слегка удивился, но послушно встал, наклонил голову, то ли в знак благодарности, то ли в залог покорности, и встал, держась за тесемку штанов опухшими руками.
Я повела бровью, на что Джейми не замедлил объясниться:
– Очень больно, когда тебя эдак связывают. Самое веселое, что не можешь помочиться сам. Хоть в штаны дуй.
– Понимаю. – Мой лепет свидетельствовал, что я догадываюсь, откуда Джейми знает такие подробности невольничьего быта, но предпочитаю не заострять на этом внимание.
– И плечи тоже очень болят, так и ломят. Будь осторожна, англичаночка.
Последнее касалось моей безопасности, и я не могла не согласиться с ним: раб мог бы причинить мне вред, находясь и в таком плачевном состоянии, если бы захотел. Не хотелось убеждаться на собственном опыте, способен ли он на это.
В любом случае мне досталось меньше, как это ни парадоксально: у меня болела и кружилась голова, но спина у меня не была исполосована, равно как и другие части тела.
Правда, моя рана была открытой и глубокой, а раны раба были по большей части поверхностными – шишка на лбу, например, и содранная кожа на плече.
Были и более болезненные повреждения: от веревок на его запястьях и лодыжках образовались глубокие следы, сочащиеся кровью. Это была работа не для отвара боярышника, но для мази из горечавки, холодной голубоватой субстанции, которую я взяла с собой. Контакт раненой кожи и мази должен был вызвать хоть какую-нибудь реакцию у пациента, но этого не произошло: я со своим лечением и мазью представляла для больного ровно такой же интерес, как и палуба.
Проводя сеанс лечения, я попутно могла рассмотреть его кожу, испещренную множеством разнообразных знаков, к примеру, три вертикальных разреза, шедших параллельно и находившихся меж бровей на лбу. Мерфи утверждал, что нанесение подобных шрамов – составляющая обряда посвящения, когда мальчик должен стать мужем.