В конце коридора стена закруглялась: я попала в одну из угловых башен, а в башнях, как известно, имеются лестницы.
Винтовая лестница началась за следующим поворотом; слабо освещенные клинообразные ступеньки уходили вниз, обманывая глаз и на каждом шагу угрожая травмой лодыжки. Переход от сравнительно хорошо освещенного коридора к густому сумраку сильно осложнял дело, так как я не могла толком рассчитать расстояние от одной ступеньки до другой, несколько раз оступалась и хваталась за стену, сбивая костяшки суставов на пальцах и обдирая кожу на ладонях.
Впрочем, у этой лестницы был и свой плюс: через узкое окно, благодаря которому лестница не была погружена в полный мрак, я увидела главный двор тюрьмы и смогла сориентироваться. Небольшой отряд солдат выстроился аккуратными рядами, но всего лишь для поверки, а не для того, чтобы присутствовать при казни шотландского бунтовщика. Во дворе возвышалась виселица, черная и зловещая, однако пустая. Вид ее был для меня все равно что удар под ложечку. Завтра утром… Я понеслась вниз, не думая уже ни о содранных локтях, ни о сбитых пальцах ног.
Добравшись до низа, я остановилась и прислушалась. Мертвое молчание царило здесь, но этой частью замка тем не менее пользовались: в настенных держателях горели факелы, бросая на гранитные стены дрожащие красные отсветы. Дым от факелов подымался серыми спиралями к сводчатому потолку.
Отсюда можно было идти лишь в одну сторону; я и пошла, по-прежнему сжимая в руке кинжал. Было нечто жуткое, сверхъестественное в моем бесшумном продвижении по коридору. Я бывала и раньше в таких подземельях – во время экскурсий по старинным замкам вместе с Фрэнком. Но тогда тяжелые гранитные блоки не представлялись столь зловещими в свете флуоресцентных ламп, укрепленных на арках. Даже тогда маленькие сырые каморки, которыми никто не пользовался больше ста лет, вызывали во мне неприятное чувство. Мне казалось во время таких экскурсий, что, глядя на древние и мрачные переходы, толстые двери, обрывки ржавых цепей, прикрепленные к стенам, я могу себе представить муки узников в этих внушающих ужас камерах. Теперь, пожалуй, стоило бы посмеяться над моей наивностью. Есть вещи, недоступные воображению, как говорил Дугал.
Я кралась на цыпочках мимо запертых дверей по меньшей мере трехдюймовой толщины – достаточно толстых, чтобы не пропускать ни звука изнутри. Пригибаясь к полу, я у каждой двери глядела, не пробивается ли снизу полоска света. Узники могут побыть и в темноте, но Рэндоллу надо видеть, что он делает. Пол, покрытый слоем вековой грязи, казалось, пружинил под ногой. Скорее всего, этой частью тюрьмы не пользовались постоянно, однако горящие факелы доказывали, что кто-то здесь определенно есть.