— Я скучала за тобой, — томно прошептала рыжая — А ты? Ты скучал?
— Ты же знаешь, что да, — тяжело выдохнул он, безуспешно пытаясь выровнять ритм сердца и дыхания, плавясь под тяжестью нахлынувших чувств, когда эта женщина была с ним.
— Ты не понял, — изящным пальцем она обвела его губы и подбородок, мягко развернув его голову лицом к себе, — Я осознала, как ошибалась, осознала, что не могу без тебя. Я была такой глупой, когда решила оставить такого мужчину, как ты. Никогда и ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой, — её речи были обволакивающими, а её взгляд — обольщающим, — А тебе? Может ли эта неопытная девочка надолго завладеть твоим сердцем?
— Что ты такое говоришь? — Джон слушал и всё же, не мог понять, как она говорит ему такое, когда давно уже женой другому мужчине.
— Давай начнем всё с начала? — рыжеволосая, не обращая внимания на его смятение, продолжила нашептывать ему, доверительно прижимаясь к нему всем своим телом, прикрытым лишь легкими тканями её платья, — Она не стоит твоей любви. Мне сейчас так стыдно вспоминать о том, как я поступила с тобой, с нами… Но, я же видела, каким ты был, — дрожащей рукой она провела по его волосам, — Проклятую кровь ни чем не вытравить, твой отец был прав насчет неё, она принесет тебе только боль, — её рука со звенящими браслетами на тонком запястье легла ему на лоб, и он почувствовал, что задыхается, сходит с ума, — Я хочу уберечь тебя от разочарования и предательства. То, что случилось между нами не идет ни в какое сравнение с тем, что ты испытаешь по её вине. И ради кого? Даже не ради того несчастного влюбленного в неё демона, — Джон прикрыл глаза, — Смотри внимательно. И что ты видишь?
И он увидел. О, да! И пожалел, что не ослеп в тот миг. И боль затопила его.
Его меч с раздражающим лязгом, режущим по всем слуховым рецепторам до тошноты, скрестился с мечом Маргариты. Натиск был настолько силён, что девушке пришлось удерживать меч обеими руками:
— Прошу, перестань! Это не честно! Я не могу сражаться с тобой! — шептала она пересохшими губами.
Ему гораздо легче было бы убить себя, но постоянно мучивший вопрос — «за что?».
Хотел ли он услышать на него ответ?
Его охватывало настоящее безумие, чему сейчас он был даже рад — лишиться рассудка и ничего не помнить и не знать, иначе это просто доведет его до последней черты:
— Да кто бы говорил о чести! Скажешь, ты честно со мной поступила? Или у меня на лбу написано «идиот»?! Я же любил тебя больше жизни, черт возьми, почему, собственно, «любил» — я же и сейчас тебя бесконечно люблю, — он говорил, точно выплевывая каждое из слов, — и мне сейчас так больно… так, если бы ты вскрыла мне вены и оставила медленно истекать кровью. Неужели, все твои признания и клятвы были лживы? Вся твоя любовь была ложью?