На одной из узких улиц Старого города полуторку Рудака обстреляли из окна – два «трехсотых», один «двухсотый». Энкавэдэшники терпеть подобное не стали – высадились, мигом оцепили здание и произвели обыск. Полчаса спустя двое бойцов вывели худого молодчика лет тридцати с небольшим.
– Это ты стрелял? – поинтересовался Судоплатов.
– Я! – с вызовом признался молодчик. – Долг каждого настоящего поляка – стрелять в красных собак!
– Я – большая собака, – мягко сказал Павел, – и мой долг – расстреливать немецких холуев вроде тебя и предателей.
Он достал «ТТ» и сделал знак конвоирам. Те отпустили поляка и отшагнули в стороны.
– «Ще Польска не згинела…» – завел молодчик и дал петуха.
Обе пули вошли в сердце пшеку, да так близко, что отверстия можно было прикрыть пятаком.
– Едем.
В этом квартале по ним никто больше не открывал огонь. Зато, когда отряд выехал за город, стрельба пошла с неба – «Дорнье-217», опорожнив где-то бомболюки, решил «поиграться с машинками». Очередью из пулеметов он подорвал полуторку, выезжавшую из ворот – бочки в ее кузове были полными и рванули, как следует. «До-217» с ревом развернулся по-над самыми крышами.
– Сапаров!
– Всегда готов!
Немецкий самолет полетел вдоль улицы, пулеметы его распустились крестоцветными огнями. Фонтанчики забили по пыльной улочке, а Сапаров, пригнувшись, ожидал – и вот заколотилась пушчонка. Очередь с бомбардировщика прошила кузов, щепя доски, снесла кабину, чудом не задев шофера. Грузовик осел на пробитых шинах, но как раз это и помогло наводчику лучше прицелиться. Череда снарядов разнесла остекление кабины и пропорола брюхо «Дорнье». Самолет не вспыхнул, не пустил дым. Он просто не вышел из пике – рухнул, снося плоскостями крыши домов, завертелся юлой, встал на нос и лишь тогда полыхнул громадным факелом.
– Сапаров! Живой?
– Да, вроде…
Оставив подбитый «газон», отряд наконец-то добрался до складов. Движение здесь было весьма оживленное – по рельсовым путям медленно подавали вагоны с боеприпасами и железнодорожные цистерны с горючим – маленький паровозик то и дело сипло свистел. Армейские грузовики непрерывным конвейером заезжали и выезжали. Прибывали порожние, отбывали груженые. На фронт.
Договариваться Судоплатов послал Муху – тот умел пролезть везде. Нужный человек. Ближе к вечеру удалось затариться и толом, и гранатами, и патронами. Полуторку у энкавэдэшников Павел реквизировал – в кузов закатили бочки с бензином. И сразу – черная полоса невезения. Сначала артобстрел, да такими «чемоданами», что с потолка известка сыпалась. А потом налет. Бомбовозы «Ю-88» шли, как на параде – сверкая гранями остекления кабин, мельтеша лопастями, слившимися в круги, а на свежеокрашенных бортах чернели разлапистые свастики и кресты. Бомбы летели на еврейские кварталы и электростанцию.