В деснице дедок держал резной посох, а шуйцей опирался на перила. Одеяние его состояло из серой рясы некрашеной шерсти и подпоясан он простой пеньковой веревкой. Благообразный такой старичок — божий одуванчик. Лысый как коленка. С жесткими глубокими морщинами на лице. С выцветшими, но от этого не менее цепкими глазами.
Я встал и произнес ритуально.
— Благословите меня, святой отец, на деяния угодные нашему народу.
А людей-то, народу. Яблоку упасть негде. Хорошо еще, что я иду из храма, где вдоль стены от лестницы оставлена свободной узкая тропинка, удерживаемая от толпы солдатами, державшими свои пики поперек.
Впереди меня шествовал отец Жозеф, держа в руках большой деревянный крест без изображений.
За ним я, в короне, мантии и орденской цепи.
За мной Микал с гитарой.
Потом дон Саншо
За ним церковные служки.
В торжественный день как по волшебству распогодилось. Ярко светило солнце на голубом небе. Даже слегка влажный ветерок был теплый и ласковый.
Под дубом представительный кастильский гранд в черном бархате с золотой вышивкой уже закончил читать буллу о всеобщей нобилитации Басконии, дарованной его королевой. Без паузы он развернул следующий свиток и стал с него зачитывать доверенность от Изабеллы Кастильской о наделении его правом дать необходимые клятвы от ее имени. Поелику супруг ее далеко отсюда воюет с франками в Руссильоне, а сама она для дальней дороги недомогает, пребывая в бремени и просит народ Бискаий, Алавы и Гипускоа ее в этом простить.
Имя кастильского посла на слух я так и не разобрал особо за гулом толпы. Только титул — конде, и концовку его фамилии… что-то там неразборчиво… и Пенья-Велес. Посмотрел, оглянувшись на Микала, но тот только пожал плечами. Ну да, откуда раб знает всех грандов соседнего королевства.
Читал граф с листа по латыни. И я подумал почему-то, что это он косяка упорол. Тут с народом на васконском говорить надо, на родном языке. Потом, подумав еще малехо, понял, что нет. Читал граф, как на пергаменте было написано. Косяк это того, кто эту бумагу составлял, а граф просто работает попугаем.
По нарядной толпе прошел шелест.
— Отец Жозеф… Отец Жозеф…
Падре в ответ только выше вскинул несомый им крест.
Толпа разом осенила себя крестным знамением.
Кастильский граф, глядя на это, недовольно поморщился, но тоже перекрестился. Недоволен он был не религиозным трепетом толпы, а тем, что его прервали.
Нас пропустили под дуб, где кастильские вельможи вежливо раскланялись с нами, хотя если судить по тем взглядам, что они на нас бросали, убили бы нафиг еще на подходе к городу, если бы знали. Убили и съели, чтобы следов не оставлять.