— Даня, он… он… он втыкал в тебя иглу и пел? Садист!
Хирург, играющий на рояле, прокурор, чей голос ласкает слух, законотворец, поющий под гитару в наши дни не кажется необычным. Плотник-поэт? Создавший новое направление. Уолт Уитмен.
Грубые руки и грязная одежда скрывают горячие сердца.
— Нет, мама. Он поет в другое время. Не когда зашивает. — Даня улыбнулся. Если б Брайан запел о девушке, что лукаво избегает парня, а он рвет струны гитары. Плачет и молит голос, берет за душу. Такую песню надо слышать.
В тоске души кружатся шторы на окне, письменный стол прячет тоску разорванных струн в ящиках. Плачет за окном природа.
— Он всех, — не понимала мать, — зашивает?
— Не знаю, но меня заштопал.
— Даня, Господи, что у вас там за варварство такое. — Она готова сдаться. Ее сын рядом. Пусть поет, что вздумается. Я разрежу тебя и заштопаю вновь, я хирург по веленью богов.
— Нормальное. Он еще полбутылки рома вылил на рану. — Напиток мужчин не сравнить с позорным йодом.
— У вас там что, йода нет? — Нет укорота на этих баб.
— Не, мам, мы без этого обходимся, — Данька с опаской посмотрел на пузырек с лекарством. Какое счастье, что на Тортуге нет йода.
— Ладно, Даня. — Мария Петровна обработала рану, приложила марлевую салфетку. Забинтовала
— Мама, мне рубашка нужна. — Мужчину не остановят царапины.
— Зачем? Даня, ложись так. Тебе надо отдохнуть.
Первый плачь ребенка, его губы, коснувшиеся груди, мать помнит всю жизнь. Богородица, ты помнишь губы сына твоего, Иешуа Иосифа, ставшего Христом? Не только сына, мать распяли.
— Я пойду в школу, мама. — Упрямо глядит на мать.
— Даня, — мать хотела остановить сына, — какая школа? Ты ранен. Тебе надо отдохнуть, сил набраться. Тебе нужен покой.
Данька упрямо не соглашался:
— Я что, прогульщик? Я иду в школу. Давай рубашку. — Матрос, полный матрос не сдается. Вспомни Кронштадт, вспомни Варяг. Я духом из этой страны.
Мать поняла, что спорить с сыном бесполезно. Дала ему рубашку. Он натягивал ее и говорил:
— Мам, ты бы чайник подогрела. Чай попью и побегу.
Мария Петровна отправилась на кухню. Даня специально отправил мать. Он не был уверен, что сможет подняться, и не хотел, что бы мать это видела. Когда она ушла, он встал, сделал один не уверенный шаг, второй. Пробормотал:
— Сегодня, кажется, немного штормит. Что-то палубу качает, — но все же добрался до двери. Постоял, собираясь с силами, затем, стараясь двигаться уверенно, пошел на кухню.
Телевизор, стол, кресла, все обитатели дома, смотрели, как юный хозяин пытается пересечь зал. Качнулся, но удержался на ногах. Чертыхнулся. Печально вздохнул диван. Добрел до кухни, остановился на пороге, оперся на косяк рукой. Так стоял его отец. Сел к столу. Выпил чашку кофе. Мария Петровна посматривала украдкой на сына. Сдерживала наворачивающиеся слезы.