Ещё мы видели обелиск «Слава» и памятник «Часовня» с выставленными перед ней старинными пушками.
Потолкались на морвокзале, выпили по стакану лимонада.
На том культурная часть увольнения в город закончилась. Тихим вечером морской буксир увёз нас на плавбазу «Саратов».
Сопки, окружающие бухту Крашенинникова, радовали глаз буйством осенних красок. Дубняк на склонах, тронутый первыми заморозками, казался мягким ворсистым платком, наброшенным на огромные крутые плечи.
Заходящее солнце освещало далёкие вершины холмов, пожелтевших под свежим дыханием сентябрьских холодов. Короткое на Камчатке лето.
На «Саратове» я узнал приятную новость: из боевого похода вернулась «сто тридцать шестая».
Проснувшись среди ночи, я пытался вспомнить, что снилось, но приятный сон уже угас в памяти, и мною завладели мысли об ушедших годах…
В канун Нового 1963 года в каюте замполита рисовал я стенную газету. Воплощая в красках фантазию «зама», изобразил деда-Мороза, стоящим на палубе подводной лодки с военно–морским флагом в руке.
— Нос у твоего деда-Мороза синий как у алкоголика, — ткнул пальцем в моё художество заместитель командира резервного экипажа капитан–лейтенант Солодовников.
— Так ведь говорил вам, тащ кап–нант, гуаши красной нет, — объясняю ему. — И не синий нос вовсе, а лиловый…
— Ладно, малюй, — равнодушно отмахнулся Солодовников. — Я вздремну чуток.
Снял засаленную, в перхоти, тужурку, швырнул в шкаф и плюхнулся на диван. Как был: в форменных, не знакомых с утюгом брюках, в кремовой, не первой свежести, сорочке. Ботинки, скучающие по сапожной щётке, тоже не потрудился снять. Придвинул ногой кресло, выставил на обозрение пару растоптанных подошв и предался храпу с приятными сновидениями. Жирные, забытые ножницами волосы на лысеющей голове «зама» слиплись космами. Нестиранные неизвестно сколько дней носки источали далеко не фиалковый аромат. В чмокающих губах воспитателя матросов пузырилась слюна.
Неведомо нам, простым смертным, где политотдел дивизии раскопал это нечёсанное, храпящее чудо, неопрятное, жёванное и никчемное. Всегда заспанное, оно выползало из каюты лишь к завтраку, обеду и ужину. Раз в месяц проводило формальные заседаловки, именуемые в отчётах партийными и комсомольскими собраниями, и снова залегало в каюту–берлогу.
После обильного принятия пищи замполит обычно подзывал меня, с одышкой, с отрыжкой напоминал:
— «Боевой листок» надо выпустить… Собрание прошло… Подсуетись…
— Так это ж когда было, тащ кап–нант…
— А-а, ну, тогда матроса Пушкарёва отобрази карикатурно… Он из увольнения в нетрезвом виде явился. Нет, погоди… Этот момент оглашать не будем… До политотдела дойдёт, наши показатели в боевой и политической подготовке снизятся. А мне поставят на вид за плохую воспитательную работу. Ты лучше про матроса Разгуляева что–нибудь нарисуй… Он первым из мотористов на классность сдал… Давай, подсуетись…