Сестра Алла училась в пятом классе. Переодеться «по гражданке» мне оказалось не во что: из старого пальто вырос, брюки, пиджак, купленные до призыва, тоже стали малы. Пришлось идти в школу во флотской форме: бушлат, бескозырка, несмотря на мороз. Явился, сел за последнюю парту. Пока классный руководитель рассказывала о своих учениках, дверь поминутно приоткрывалась. В щель заглядывали молоденькие училки. Бросали любопытный взгляд на меня, затворяли дверь, но не надолго. Скоро их глаза вновь стреляли по мне. Тони среди них я не видел. Да и новость о её работе в Боровлянской школе меня не взволновала.
После собрания молодые учительницы столпились у крыльца. Было темно. Пощипывало уши, но форс морозу не боится. В отпуске военнослужащему допускается ношение формы одежды на порядок выше или ниже. И по–хорошему, следовало ехать домой в шинели и шапке. Сибирь всё–таки, не Ташкент. Но разве откажешь себе в удовольствии пофорсить в бушлате?! И в бескозырке?! Чуб из–под неё, бушлат на две верхние пуговицы расстёгнут, чтобы тельник был виден. Слегка вразвалочку иду, поскрипываю хромовыми ботинками по свежему снежку. Подойти к учительшам, заговорить с ними духу не хватает. Сробел, признаюсь. Прохожу мимо. А школьные красотки в лице сельской доморощенной интеллигенции весело и дружно вдруг грянули песней:
За рекой над косогором встали девушки гурьбой.
«Здравствуй! — все сказали хором, —
Черноморский наш герой!»
Каждой руку жмёт он и глядит в глаза.
А одна смеётся: «Целовать нельзя!».
— Неувязочка получается, девчата, — ответил я на столь неожиданное приветствие и небрежно перебросил «беску» на самый затылок. — Не герой я и не черноморский…
— Так то в песне, — снимая с меня бескозырку и примеривая на себя, смеясь, сказала самая симпатичная из них, и по–видимому, самая бойкая. — Что же про ваш флот не сочинили? Мы бы спели…
— Как же? Есть и про наш:
Слава фло–о–ту на–шему
Тихоо–о–кеанскому! — пропел я, чем вызвал громкий смех.
— Ну, под такую песню только маршировать! Ать — два! Ать–два! — взмахнула руками самая симпатичная и самая бойкая.
— Между прочим, меня Людмила Прокопьевна зовут. А вас, мы уже знаем — Геннадием. Нам по пути, морячок. Проводите? — И не дожидаясь ответа, цепко подхватила меня под руку, потянула за собой. Остальные девицы нехотя отстали, и скоро позади нас поплыла в морозной тишине песня:
Ромашки сорваны, завяли лютики,
Вода холодная в реке рябит…
Зачем вы, девушки, красивых любите?
Одни страдания от той любви.
Мы шли по ночной, выбеленной снегом улице под заливистый собачий лай и звонкие переборы гармони. Какой–то разбитной гармонист лихо наяривал на ней, громко напевая: