Но не успел начаться спектакль, как Дженнифер почувствовала новый взрыв интереса публики. В ложах и партере зашевелились и зашептались. Вскоре она поняла, в чем дело. Ложа рядом с ними, которая до сих пор пустовала, принимала зрителей. Там появились граф и графиня Рашфорд, пожилая пара, не знакомая Дженнифер, и виконт Керзи в компании Горации Числи.
Это был самый болезненный момент. У Дженнифер защемило сердце, как будто его схватили железными тисками. Рука мужа легла на ее руку. Он прижал ее к подлокотнику так, будто хотел удержать на месте. Она и впрямь готова была вскочить и бежать бог знает куда.
– Улыбайтесь! – приказал ей Торнхилл. – Смотрите на меня, когда я к вам обращаюсь.
Она улыбалась и смотрела, не имея представления, о чем он говорил. Но взгляд его согревал и давал ей силы улыбаться дальше.
– Храбрая девочка, – словно издалека донеслось до нее. – Скоро будет легче, любовь моя. Пока ты так не думаешь, но увидишь, так и будет.
Он поднес ее руку к губам.
Она его ненавидела. Боже, как сильно она его ненавидела! Он виноват во всем. Она могла бы быть в соседней ложе со своим женихом. Она могла быть счастлива. Она могла думать о свадьбе и радоваться. Но он разбил ее счастье. Чтобы заменить собой того, кого она любила.
Саманта придвинулась ближе, чтобы что-то сказать ей. Щеки ее пылали, и в глазах стояли слезы. Саманта выглядела очень несчастной. Бедная девочка! Он и ей испортил первый сезон.
И потом, когда спектакль начался и внимание зала обратилось к тому, что происходит на сцене, Дженнифер услышала отголоски смеха Лайонела. Может быть, он тоже прятал боль под маской смеха?
О, Лайонел, Лайонел!
* * *
– Вот видите, – говорил ей муж, когда они возвращались в карете домой (лорд Фрэнсис провожал тетю Агату и Саманту), – все закончилось благополучно. Вы удивительно стойко держались.
Дженнифер откинулась на подушку сиденья и закрыла глаза.
– Габриэль, – тихо спросила она, – почему вы это сделали? Разве вы не могли просто спросить меня и в случае отказа принять поражение? Я была в зале, когда Рашфорд читал это письмо в окружении доброй половины общества. Вы представить не можете, какое унижение я пережила, какой ужас. Как вы могли так со мной поступить?
Он молчал. И не касался ее.
– Я ничего не знаю о письме, – сказал он наконец. – Я не писал его, не заказывал написать и не отправлял. Кто-то другой сделал это, зная, что написанному поверят с легкостью в свете того, что случилось между нами.
– Полагаю, – утомленно вздохнула она, – что это вы поцеловали меня на глазах у всех на костюмированном балу?