Саманта тряхнула головой, словно разрывая паутину мыслей.
– Саманта, – задушевно улыбаясь, сказала Дженни, – тебе непременно надо сделать выбор поскорее. Тогда ты узнаешь, что такое счастье.
Саманта закрыла глаза. Ее мутило, и голова предательски кружилась.
Лицо ее частично закрывала золотая маска, но при этом ее невозможно было не узнать. Хотя такой задачи и не ставилось. Маска была лишь условностью костюмированного бала. Дженнифер являла собой королеву Елизавету. Тяжелая белая с золотом парча ее платья ниспадала глубокими складками. Высокий плоеный воротник возвышался до макушки. Ее темно-рыжие волосы были тщательно убраны со лба, подняты наверх и ниспадали мелкими изящными локонами. В таком наряде Дженнифер была полна истинно королевского величия.
Подле нее стоял придворный елизаветинской поры, чья одежда сочеталась с ее собственной и по цвету, и по великолепию отделки. На фоне светлых волос мужчины золотая маска на его лице отливала платиной. Несомненно, это был виконт Керзи.
Они были самой красивой парой на балу.
Граф Торнхилл, наблюдавший за ними с того момента, как придворный подошел к своей королеве, нисколько не сожалел о том, что эти двое привлекают к себе всеобщее внимание в ущерб тем обладателям весьма изобретательных и смелых костюмов, которых на балу у леди Велгард собралось немало. Как не сожалел он и о том, что они были легкоузнаваемы. Все это как нельзя лучше отвечало его устремлениям.
– Берти сегодня не будет, – сказал лорд Фрэнсис Неллер, обращаясь к Торнхиллу. – И знаешь почему, Гейб?
Графу казалось, что она излучала сияние. В посадке головы, в движениях Дженнифер было нечто такое, что присуще только очень счастливому человеку. Итак, она счастлива. Счастлива с ним. Любит его. Проклятие!
– Почему? – спросил Торнхилл.
– Потому что маменька Розали Огден считает маскарад недостойным развлечением для своей дочери. Представляешь, Гейб: Берти не приехал на бал, потому что не будет Розали Огден!
– Насколько я знаю, он водил ее сегодня смотреть Тауэр, – равнодушно ответил Торнхилл.
– Бог мой! Гейб, он что, свихнулся?
– Мне кажется, Фрэнк, – ровным голосом ответил граф, – это называется любовью.
– Ну и ну!
Фрэнк, казалось, на время лишился дара речи.
– Полагаю, – сказал Торнхилл, – для нас, холостяков, вполне естественно то чувство тревоги, которое мы начинаем испытывать, когда один из наших собратьев обращается мыслями к женитьбе. Это напоминает нам, друг, что мы тоже становимся старше, и о нашей ответственности перед будущим, и о том, что необходимость устраивать в доме детские уже катит в глаза.