— А не посвящать никого, — сказал Петр Фокич. — До исторического момента. И ЧК не допустит, и свои завистники-наполеончики напакостить могут. А Николай Константинович сумеет сохранить свой принятый обществом образ. Никому и в голову не придет, как не приходило нам.
— Ну да, побуду шутом, сколько надо для дела, — усмехнулся великий князь.
— Сложно будет, — покачал головой полковник Корнилов. Наша туркестанская военная организация сейчас на стадии становления, и идея восстановления монархии достаточно популярна, а такой способ ее реализации на поверхности.
— Итак, господа, — встал во весь двухметровый рост великий князь. — Попрошу согласовывать со мной все ваши стратегические и тактические идеи и разработки. Шут, между прочим, полковник Генерального штаба и боевой офицер. Мне не нужны авантюры, у нас только одна попытка.
— Так точно, Ваше императорское высочество! — вскочил и генерал.
Встал по стойке «смирно» и полковник. В этом мощном старике внезапно обнаружилась поистине императорская харизма.
— Только не надо думать, что в ЧК идиоты, — заметил Ясенецкий-Войно. — Если я додумался до такого варианта, то и они могут предположить подобную возможность. И принять профилактические меры. Возможно, стоит продумать варианты перехода на нелегальное положение.
— Никогда не прятался! — возмутился Николай Константинович. — И на закате лет своих не планирую! — и тут же хитро усмехнулся: — Хотя военного маневра не исключаю.
Среди ночи Николай Константинович проснулся в холодном поту, сердце тревожно билось и, казалось, вот-вот выскочит из груди. Он пытался выбросить из сознания приснившийся кошмар и никак не мог.
— Что за ночь сегодня? — силился вспомнить великий князь. — Кажется, с 13 на 14 января… Чертова дюжина… Чур меня!
Великий князь только что присутствовал на собственных похоронах. Вроде бы ничего страшного — никогда он смерти не боялся, но то в яви, когда лежал бы себе тихо и умиротворенно в гробу, завершив все счеты с жизнью (кстати, совсем он себе в гробу этом не понравился — череп с какой-то плоской лысиной, нос, всегда крупный, теперь, казалось, все лицо собой загораживал. И главное — тип в гробу выглядел чужим, неказистым и беззащитным). А в этом странном состоянии то ли между сном и явью, то ли между жизнью и смертью все было неправильно — не ощущал упокойник упокоения. Взирал на себя со стороны и содрогался от отвращения, смешанного с ужасом. Это был не страх смерти — бессмысленно бояться того, что произошло, нет, это был ужас перед необъяснимым, перед тем, чего быть не могло, но было. Неподалеку скорбно лили слезы и княгиня Надежда, и Дарьюшки, сыновей только судьба-лихоманка по полям сражений раскидала. Сдержанно гудели скорбные многотысячные толпы сартов, благодарных ему за заботу. Солдаты с винтовками бдительно следили за толпой, но она вела себя благочинно, как и положено на похоронах. Все это происходило рядом с парадным его дворцом, где жил он мало, в военном Иосифо-Георгиевском соборе, который-то и собором назвать можно было с большой натяжкой — так, небольшая, но изящная церквушка. Интересно, что мусульмане не побрезговали сюда прийти, дабы попрощаться с ним. Бог един, церкви разные. А Бог есть любовь. По крайней мере, благодарность и сострадание.