— Нет.
— А если так, почему же мы — бросовые люди?
— Я тебе этого не говорил.
Гаврилов тупо уставился на Ивана Ивановича, долго на него глядел, почти не мигая. Видимо, он и сам уже засомневался: говорил или не говорил Новоселов такие слова.
— А в самом деле, прекратим-ка мы этот спор, — поспешно сказал он и поглядел на часы. — Еще чего доброго на поезд опоздаю.
— Куда ж торопишься так?
— В райцентр. Насчет того, что я из района хочу вон, это в горячке вырвалось. Годы и годы здесь прожил, сроднился. Живое-то рвать — как?.. Хочу самостоятельную работу попросить.
Новоселов двинул бровями.
— Какую же ты хочешь работу?
— Что-нибудь дадут, думаю. Попрошусь в «Красный партизан», на место Бугрова. И если доверят — докажу еще, на что мы способны… Ну, прощай. Через полчаса поезд.
И Гаврилов вывел велосипед на середину дороги.
— Постой, постой, ты это серьезно? — опомнившись, остановил его Новоселов.
— Почему же нет? Пусть уж тогда мои парторги выговоры получают, а я буду только голову нагибать, как бык.
— Но ведь… ты за один год колхоз угробишь.
— Это почему?
— Ты же сразу чистые пары ликвидируешь.
— Нет, зачем же… Я понимаю — на парах все хозяйство «Красного партизана» держится! Пусть уж, говорю, парторги…
— Та-ак! — воскликнул Иван Иванович и со злостью схватил с земли чемоданчик. — Ничего ты, Гаврилов, не понял, оказывается, за эти годы.
— Ишь ты, — уронил свое обычное Гаврилов.
— А насчет «Красного партизана»… Опоздал ты, в общем, со своим предложением.
— Да что ты говоришь?! — насмешливо бросил Гаврилов.
И вдруг точно впервые заметил в руках у Ивана Ивановича плащ и дорожный чемоданчик.
— Погоди, Новоселов… Это что ж… — голос его дрогнул. — Ты же агроном теперь… Тебя, что ли, в «Красный партизан»?
— Меня, — подтвердил Иван Иванович. — И тоже — по просьбе.
Гаврилов, опустив голову, разглядывал носки его, Новоселова, запыленных сапог, точно сравнивал их со своими. Губы его были крепко сжаты. Иван Иванович заметил, что на виске Гаврилова напряглась и проступила синеватая жилка.
— Ну что ж, — разжал он губы, — помощь, я думаю, могучая подоспела. И главное — вовремя.
— Прощай, Павел Александрович, — сказал Новоселов.
Гаврилов не откликнулся, не пошевелился. Вся его согнутая сгорбленная фигура была жалкой, тоскливой и каким-то странным образом выражала обиженность.
Новоселов повернулся и зашагал своей дорогой.
Шагалось ему легко. То ли от того, что жара немного спала, то ли от того, что тяжелый, неприятный разговор с Гавриловым, наконец, кончился.
В высоком небе по-прежнему пели жаворонки. «Странно, — подумал Иван Иванович, — почему же они не пели, пока я разговаривал с Гавриловым? Или я, разговаривая, просто не обращал внимания на их звон?»