— Рано расслабилась, Азела!
— Первый раз слышу эту кликуху, начальник.
— Ну что ты ломаешься! Аза Ильинична Никитенкова обычно охотно откликается на нее на «работе».
— Фу, от вас несет, как от грубых мужиков! Даже натуралов.
— Ты не ошиблась, но наша сексуальная ориентация тут не причем. Мы — не полиция нравов.
— Я вызову охрану!
— Эти двое за моей спиной теперь и есть твоя надежная охрана, — сказал коротышка. — Поднимайся и пошли.
— Я же раздета.
— Нагими мы в этот мир пришли, нагими и уйдем.
Ей залепили рот пластырем, скрутили руки, вытолкали в темный коридор, провели по лабиринту ходов, вытолкали из дверей подвала на какие–то задворки, усадили в машину и повезли по самым непроглядным улицам за город. Она пыталась мычать залепленным ртом и дергаться связанными руками и ногами, но ее похитители в дороге не проронили ни единого слова. Как будто бы они везли не обездвиженную девушку, а связанного кабанчика, купленного по дешевке в деревне для загородного пикника по случаю грандиозной встречи бывших одноклассников.
* * *
На заброшенном деревенском кладбище Азелу вытолкали из машины, развязали руки и ноги, освободили рот. После ночного дождя тут было неприютно и неприглядно. Из мокрых кустов на просевших могилках поднимался туман, от которого кидало в озноб.
У свежевыкопанной ямы за покосившейся кладбищенской оградкой в призрачном сиянии полноликой луны торчал свежеошкуренный заостренный осиновый кол, прочно вбитый в землю.
— Кто на меня наехал? — прохрипела Азела со всей злостью, когда язык стал слушаться ее.
— Тебе от этого полегчает? — усмехнулся коротышка в шляпе, подталкивая носком туфли комок земли в глубокую яму.
В полночь на заброшенном кладбище Азеле, совершенно голой, было так жутко и холодно, что ее колотил цыганский пот. За лесочком в деревне выла на луну собака. Ей вторил, выматывая душу, лупоглазый сыч.
— Чо надо? — выкрикнула Азела.
— Долг платежом красен, — спокойно прикурил дохлый коротышка. Руки у него не дрожали, как у его жертвы.
— Никакого долга на мне нету. Я всем проплачиваю вовремя.
— Долг нищелюбия, сестра моя, извечно обременяет каждого православного до скончания его скоротечных дней.
— Ничего никому не должна!
— Мы все должны по гроб жизни любить страждущих и обездоленных, а ты до сих пор и копейки не пожертвовала на помощь нуждающимся и обремененным, сестра.
— Ха! Я сама побираюсь.
— Но притом не бедствуешь, а содержишь бренное тело в неге и холе, а господь наш босой да в рубище ходил.
— Чем чужие деньги считать, лучше своих вшей гонять, недомерок!
— Вошь — бич божий, данный для напоминания нам, что не всегда человек ест других, но и его самого рано или поздно съедят иные, то бишь черви.