На кладбище ветер свищет

На нее уже не обращали внимания… Летом и зимой по блистающей европейской роскошью улице областного города, так и летящего на всех парусах на Запад, держась у стеночки или прижимаясь к кромке тротуара, робко сторонясь преуспевших мажоров жизни, каждое утро плелась шаркающей походкой сгорбленная в три погибели фигура, которую и женщиной–то не назовешь.

Одета она была типично для своей породы нищебродов, да и саму ее можно было бы назвать их «типичным представителем», простите за бородатый литературный термин.

Линялая юбка из мохнатой ткани волочилась по земле. Под ней шаркали негнущиеся рабочие ботинки со стальными носами, чтобы в ремонтной мастерской работяге не отдавило ногу упавшей чугунной болванкой. Рваная и грязная стеганая куртка из синтетической плащевки, тоже не по размеру, всегда перетянута «монастырским вервием» — толстой веревкой из тех, на каких опускают гроб в могилу и оставляют их там же из суеверия.

Голова у этого пугала была всегда закутана в потерявший цвет шерстяной платок так, что наружу торчали только красный нос и грязный подбородок. Глазами эта тетка или бабка упиралась в землю, так что вглядеться в них никак не получится. Летом она носила рабочие трикотажные х/б перчатки, зимой натягивала на них еще и вязаные, китайские. Носков или чулок не признавала.

Типичная «калика перехожая». Какая же странница без посоха? И у этой была суковатая палка, а за плечами вместо нищенской котомки болтался пестрый школьный рюкзачок, подобранный на мусорке.

Такой все знали городскую дурочку — цыганку Азелу. Рассказывали, в молодости она была умопомрачительно красива, но тронулась умом из–за несчастной любви к русскому бандиту. Цыганский барончик, у которого она жила в безотказных любовницах еще с семи лет, своим авторитетом в криминальных кругах не уступал возлюбленному прекрасной Азелы. Разыграть ее судьбу в карты он отказался, продать за бешеные деньги — не захотел. Даже не велел отстегать неверную наложницу кнутом на конюшне, как в старое время, потому что у нынешних цыган нет лошадей.

Просто приказал поучить ее уму–разуму. Азелу сунули в мешок, к мешку привязали тяжелый камень, и скинули с обрыва в реку. Бившаяся в предсмертных конвульсиях любовница не знала только одного — к мешку, кроме камня, привязали и длинную веревку. Когда несчастная утопленница в наглухо завязанном мешке коснулась дна, ей еще дали минут пять подергаться, а потом вытянули мешок из воды за веревку на берег и откачали. Вот тогда–то некогда прекрасная Азела и тронулась умом.