Монастырский келарь, двухметровая дылда, ухмыльнулся, скаля лошадиные зубы:
— Уж так свяжу, что не вырвется, даже когда грешная душа тело покинет.
Пришлых воевод было всего пятеро, по числу близлежащих острогов. Копейщики окружили крыльцо и выставили копья — заяц не проскачет. Сопротивляться бесполезно. Нарядчик покорно протянул руки.
— Уж больно ты, Тимофей, беспечный стал! — крякнул самый толстый и самый старый из воевод. — Почивать улёгся, а терем без охраны оставил. Ворота нараспашку. Совсем страх потерял.
— А кого мне на своей земле боятся?
— Медведи у нас в посад наведываются, волки в хлева врываются. А ты даже собак распустил гулять на ночь.
— В месяц травень трава высокая, земля прогретая. Зайцам и кабанам раздолье. Волки и медведи ими сытые. Людей не трогают.
— Мохнатые зверолюди из лесу могут жонок покрасть. Кстати, а где твои бабы дворовые? Где твои хвалёные стрельцы и казаки залётные? Где вся дружина?
— Отсыпаются после хмельной гулянки, — пожал плечами нарядчик.
— Где твои слуги, чады и домочадцы?
— Тоже с гулянки не вернулись.
— Брешешь, пёс! Все бросили хозяина, когда прознали, что тебя судом судить собрались.
Нарядчик понурил голову и без слов развёл руками — ну что тут скажешь.
— Ну, топай, что ли!
Один из копейщиков кольнул его в спину.
— Дайте хоть одеться и обуться.
Нарядчик Тимофей стоял на крыльце родового терема в холстинной ночной рубашке, босой, с непокрытой головой. Только малахитовое ожерелье на шее и такая же серьга–подвеска на ухе для переговоров на дальние расстояния.
— Нагими в этот мир приходим, нагими и уйдём. Тебе твоя рубаха заместо смертного савана станет… Ну, чего глаза веками прикрыл и губами шевелишь?
— Молюсь. С жизнью прощаюсь.
— Успеешь ещё на предсмертной исповеди. Топай на вечевые высоты!
* * *
На высоком холме за острогом росла дубовая роща. Дубки посадили туземные язычники, когда тут капище ставили. За триста лет они вымахали в статные дерева. Не такие могучие и пышные, как на Югах бывают, но в округе не было краше деревьев.
Язычников давно согнали, идолов их повалили и разбили в щебень, каменную кумирницу выбросили вон, а на её месте поставили часовенку, потому как всяко место нечистое освящения требует.
Кумирню свою на этих высотах поганые выбрали не зря. Здесь была погребена сама смерть. Холм от верху до низу пронзала отвесная горная выработка — круглый колодец со стенами из рукотворного камня, а в том подземном стволе и досе покоился проржавелый военный снаряд, такой огромнущий, что повыше вековой ели будет.
В глубине холма от подземного колодца по каменным ходам расходились каморы с ржавыми махинами и обвисшими проволоками. Шаманов туземных когда–то скинули в эти каморы через боковые отводы, которые выходили наружу на склоны холма, как отнорки лисьей норы. Ни один поганец наружу не выбрался. Всяка жива тварь неминуемо погибала там внизу, потому как нечистой силы была заточено в холме немеряно. Говорили, что боковые каморы и дно колодца усеяны костяками людей и четвероногих тварей, такова была губительная сила незримого сияния, какое исходило от древнего военного снаряда. Как говорили туземные тунгусы, этот смертный свет могли видеть только слепые шаманы.