Келарь вломился прямо вот так с грязными сапожищами в чистенькую келейку отца игумена:
— Пал Вавилон!
— Чего орешь–то? Как это пал?
Отец игумен совершал дотрапезно свои сто земных коленопреклонений перед святыми ликами, чем очень гордился, — семьдесят пять лет как никак у него за плечами, а не берестяной короб.
— Пал, пал Вавилон, великая блудница! — загремел ключами на поясе келарь, по–медвежьи переминаясь с ноги на ногу. — Древлеправославным некого больше бояться.
— С чего это?
— Нету больше страха.
— Чего мелешь, пустомеля?
— Вечный враг повержен.
— Кем?
— Временем, — пожал необъятными плечами келарь. — И льдами.
— Богом, дубина стоеросовая! За такие слова на костёр отправляют, святотатец.
Келарь вздрогнул и затрясся могучим телом. Даже аскетическая пища в монастыре не смирила буйной плоти келаря. Он съежился, как мог, перед игуменом, дабы выказать смирение.
— Точно, авва отче, никем, окромя Бога! Никто древлеправославных боле не может погубить. Русские люди таперича без пригнёта инославного могут жить повсюдно.
— Ну и что для тебя, дурака, это значит?
— А то, авва отче, что мы можем повсюду ходить свободно, а не ховаться в таёжной топи. И не проситься у незваных гостей в своей же хате под лавкой переночевать. Простор земной перед русскими снова открылся на все четыре стороны!
Отец игумен кряхтя поднялся и устремил горящий взгляд на кощунника:
— Кому еще неведомо, что грех великий меня тревожить в часы молитвенных сокровений! — грозно пророкотал игумен, потом сменил гнев на милость: — Теперь, святым ликам поклонясь и перекрестясь, внятно ответствуй, кто русским волю даровал?
— Бог всемогущий очистил землю от вражьего воинства.
— Откуда сие известно?
— Проезжий купец в пути шествующий, Никита Афанасьин сын, сказывал — пал Вавилон, царство греха и разврата. Теперь прозываться русским человеком никому не постыдно, не зазорно и не опасно.
— А что опосля того падения осталось?
— Ничего! Вольный простор божий и свобода от инославного пригнёта для в пути шествующих. Иди куды хошь и ходи себе безопасно по своей воле!
