— Так у вас тут действительно какие-то дела?
— Дела у меня не тут, не в Париже, а вообще… — Я сделал неопределенный жест. — Могу дать вам слово, что не расстреливал белорусских детей. Насчет другого не поручусь, и ворованных куриц я тоже ел… Да, у немецкой полиции безопасности имеется ко мне интерес. И вас это не касается. И не коснется. Вам даже не обязательно быть хорошей девочкой. Можете оставаться плохой, на здоровье. Но если вы попытаетесь меня зарезать, учтите, я буду сопротивляться.
Она спустила ноги с кровати, потерла себе икры, обулась.
— Мне пора, — сказала она. — Вернусь часа в три. Переночую у вас.
Я пытался протестовать, но она засмеялась:
— Это будет полезно для вашей репутации.
И, всё еще смеясь, закрыла за собой дверь.
* * *
Около четырех часов ночи я проснулся. Нины не было. Постель оказалась слишком мягкой — у меня ломило всё тело. Наверное, стоило взять одеяло и перебраться спать на пол. Но я заплатил за номер в хорошем отеле и из принципа оставался в кровати, сколько мог. Наконец я понял, что разваливаюсь на куски, накинул гостиничный халат, надел ботинки и спустился по лестнице. Я хотел спросить у портье — как там его, Маршан? — не возвращалась ли мадемуазель Тихонофф.
Однако в том, чтобы задавать вопросы, надобность отпала сразу: мадемуазель Тихонофф стояла, навалившись на стойку, и что-то негромко втолковывала Маршану. Она переступала с ноги на ногу, и всё то время, пока я подходил, я не отводил взгляда от ее шевелящейся юбки.
Маршан жмурился, словно боялся встречаться с ней глазами, и непрерывно качал головой. Она бросила ему в лицо что-то резкое, услышала мои шаги, замолчала и медленно повернулась в мою сторону.
— Не спится? — как ни в чем не бывало осведомилась Нина.
— Заскучал, — признался я. — Не привык спать один.
— Вот как? — хмыкнула Нина. У нее было мертвенно-бледное от усталости лицо. А может, в этом склепе, среди багрового бархата и золотых кистей, все походили на покойников.
— Германский солдат приучен к постоянному существованию в коллективе, — ответил я. — Сначала — казарма, потом — какой-нибудь блиндаж, а под конец — госпиталь.
— Боитесь одиночества?
— И темноты. И еще клопов. Я очень уязвим.
— В таком случае мне будет нетрудно управлять вами, — сказала Нина.
— А чем вы так запугали милейшего господина Маршана? — поинтересовался я. — На нем просто лица нет.
— На нем давно лица нет, — отозвалась Нина. — С десятого мая сорокового года. Но это, впрочем, случилось не с ним одним.
— Пытаетесь вернуть ему самоуважение?
— Просто попросила об одолжении, — пояснила она.