И вместо ответа губы Жени касаются его губ, прижимаются к ним. Остатком сознания он заставил себя входить медленно, осторожно. Но… но слава богу, Жене не стало больно, она впустила его, не оттолкнула. Только не навалиться теперь. Мягким плавным движением он скользнул под Женю, положил её на себя…
— Господи, Эркин…
— Женя… милая… Женя…
Неудержимо вздымающаяся волна всё сильнее захлёстывала его, он уже не шептал, хрипел, всё плотнее прижимая к себе Женю, выгибался под ней, качая её на себе. И уже ничего не было, и так хорошо, так блаженно хорошо… Он и помнил, и не помнил себя… И не мог остановиться, и не хотел, чтобы это кончилось… и… и… и…
…И они лежали рядом, и такого спокойствия, такого блаженства он ещё никогда не испытывал. Женя лежит щекой на его плече, гладит его грудь. Неужели всё это было с ним, с ними…?
— Эркин…
— Да, Женя… Тебе… тебе было хорошо?
— Да, Эркин, очень. А тебе?
— Да, Женя, да. Спасибо, Женя.
— За что?
— Что… что простила меня.
Они говорили шёпотом. Не потому, что кого-то боялись, а просто… просто не было сил говорить громко.
— Ты ни в чём не виноват, Эркин. Что ты выдумал?
Голос у Жени сердитый, а рука на его груди мягкая, добрая.
— Женя, не сердись на меня. Но… но я и вправду не знаю, как это, жить в семье. Пойми, Женя, я ведь питомничный, — заговорил он по-английски. — Потом Паласы, я ведь не был домашним рабом, а в имении я был скотником, жил прямо в скотной, в закутке. Пойми, Женя, я… я боюсь сделать что-то не так, обидеть тебя.
Рука Жени на его груди, дыхание Жени на его плече. Она поцеловала его в шею, чуть пониже уха.
— Эркин, милый мой. Я же тоже не знаю, не понимаю тебя. Ты же ничего не объясняешь. Молчишь, обижаешься, терпишь. А не надо терпеть. Ты говори, понимаешь?
Эркин мягко, преодолевая истому во всём теле, повернулся к ней, обнял, не сказал, а выдохнул два своих самых первых русских слова:
— Женя, милая, — нашёл губами её лицо, поцеловал в углы рта. — Спасибо, Женя. Женя, ты… ты не устала?
— А ты ещё хочешь? — тихо засмеялась Женя.
— Ага-а, — протяжно выдохнул Эркин, целуя Женю.
Он целовал её шею, плечи, ямки над ключицами, груди, трогал губами соски, склонялся над ней, сталкивая, отодвигая одеяло. В комнате было темно, но он не закрывал глаз, вглядываясь в темноту, в неразличимое тело. Он знал его и видел сейчас, и темнота не мешала ему. Женя тихо смеялась, ерошила ему волосы, прижимая его голову к себе. И Эркин решил рискнуть. Осторожно, упираясь ладонями в перину у плеч Жени, не наваливаясь, лёг на Женю. И она подалась навстречу ему.
— Женя, я… я иду, Женя.