Чаплина — Сигизмунда прыгала по дивану, норовя облизать соленые слезы и сладкую губную помаду с лица хозяйки.
— Душенька моя! — вскричала Камилла, хватая болонку в жаркие объятия.
— Любимая! — закричал еще громче Павел Петрович, обнимая жену.
— Ну, отчего ж… кхм–кхм… — прокашлялся Иван Викентьевич, — отчего ж и не простить, если ошибка единственная?
— Да! — согласился Столяров. — Камилла, радость моя — я давно уже простил тебя!
Отчаянно всхлипывая, Камилла уселась на диване и с явным титаническим усилием воли взяла себя в руки.
— Я приехала в гостиницу, — срывающимся голосом поведала она. — Пошла к лифту, и вдруг…
— Вдруг? — ловил каждое слово любимой женщины Павел Петрович.
— Вдруг защелка у поводка сорвалась, и у меня в руках остался лишь ремешок, а ошейник и Чаплина оказались отдельно. А тут по служебной лестнице спустился такой громила с ротвейлером… без поводка! — скуксилась Камилла. Столяров зашептал что–то утешительное. — И он погнался за моей девочкой, я закричала: «Стойте, стойте!» Но меня никто не услышал! Я бежала за ними, бежала…по какому–то бульвару, по каким–то дворам, переполненным гуляющими собаководами. Потом споткнулась и едва не упала. Меня подняли, привели в чувство, я плакала, требовала вызвать милицию! Правда, дорогой, — я просила вызвать милицию!
— Верю, верю, — утешал Столяров.
— Но эти бездушные люди меня не слушали! Я хотела звонить тебе, — нежно взялась госпожа Столярова за пиджак своего мужа. За левый лацкан — поближе к чековой книжке. — Но через полчаса мне принесли мою драгоценную Чаплину. Меня так умоляли не подавать в суд на гостиницу, что я решила их пощадить. Неужели, — проникновенно заглянула Камилла в глаза Павла Петровича, — я поступила неправильно?
— Кхм, — откашлялся Столяров. — Дорогая, я ни в чем тебя не виню…
— Ах… — приготовилась упасть в обморок мадам Столярова.
— Просто…э-э… в другой раз ты так не делай, хорошо?
— Ладно. Тогда скажи Шуре, чтобы в следующий раз она хорошенько застегивала поводок на ошейнике Чаплины, — с невинным видом попросила Камилла.
Чаплина смотрела на Шуру ласково и преданно. Иван Викентьевич смотрел на Шуру — и уже не первую минуту — с интересом и даже, можно сказать, с любопытством.
Павел Петрович посмотрел на Шуру так, как смотрит хранитель королевского музея на кота, написавшего на парадный портрет монарха.
— ЧТО?!
— Что? — не поняла Шура. — Да я‑то тут причем? да вы что?
— Собирать собаку на прогулку — твоя обязанность, — напомнила Камилла, рассматривая зареванное лицо в зеркало пудреницы и размышляя, что можно спасти, а что — необязательно.