Харлоу тупо уставился на пустой стакан, опустился на скамью и снова потянулся за бутылкой.
Макелпайн со значением глянул на Даннета.
На протяжении всей своей карьеры гонщика Харлоу пережил три катастрофы, из которых последняя, два года назад, чуть было не оказалась для него роковой. Но даже тогда, стоя одной ногой по ту сторону жизни, он улыбался, когда его клали на носилки и вносили в самолет, чтобы отправить обратно в Лондон. Левая рука чемпиона с многозначительно поднятым большим пальцем (хотя и сломанная в двух местах) была тверда, словно высечена из мрамора. Сейчас все выглядело иначе. Особенно настораживало то обстоятельство, что, если не считать символического традиционного глотка шампанского в честь одержанной победы, Харлоу раньше никогда не притрагивался к алкоголю.
“Все они к этому приходят, — говаривал Макелпайн, — рано или поздно, но все они к этому приходят. Неважно, в какой степени они хладнокровны, смелы и талантливы, но все равно придут к этому. И чем тверже их ледяное спокойствие, тем легче они ломаются”.
Правда, Макелпайн порою нарочно преувеличивал. К тому же существовала, пусть даже и не очень большая, группа выдающихся гонщиков международного класса, которые ушли из спорта в расцвете физических и духовных сил и этим могли бы начисто опровергнуть утверждение Макелпайна. Но, с другой стороны, кто же не знал о водителях–виртуозах, которые потерпели полное фиаско либо же так устали от нервного и умственного напряжения, что потеряли свое прежнее “я”, превратившись в пустую оболочку. Среди нынешних двадцати четырех завоевателей Гран—При было пять или шесть человек, которые никогда больше не выиграют ни одной гонки, ибо утратили всякое желание добиваться побед. Они продолжают участвовать в гонках только ради видимости некогда присущей им профессиональной гордыни. И все же в мире гонщиков есть свои законы. Вот один из них: вы не можете вычеркнуть человека из славной когорты обладателей Гран—При только потому, что у него сдали нервы.
Печальная истина, однако, заключалась в том, что Макелпайн был чаще прав, чем неправ. Об этом, по его мнению, неопровержимо свидетельствовал вид дрожащей фигуры, сникшей на скамейке. Если же кто–то и покорял вершину, достигал и перешагивал пределы возможного, прежде чем низвергнуться в бездну отчаяния перед неизбежным крахом, то этим человеком несомненно был Джонни Харлоу — золотой мальчик заездов Гран—При. Вез сомнения, выдающийся гонщик своего времени, многие же считали — лучший гонщик всех времен. В прошлом году он стал чемпионом международных гонок и лидируя в первой половине заездов нынешнего сезона, мог бы по всем показателям снова стать обладателем Гран—При. Но его нервы и воля были, очевидно, непоправимо травмированы. И Макелпайн, и Даннет понимали, что теперь, проживи Харлоу хоть сто лет, призрак обугленного тела, некогда принадлежавшего Айзеку Джету, будет преследовать гонщика до конца дней.