Он почувствовал себя лучше и вернулся к машине. Что-то заставило его забеспокоиться. Что-то, просигналившее красным флажком в его подсознании: эй, посмотри туда! Это был незаметный предмет — небольшой куст, росший на поле, точнее, небольшой клочок бумаги, сгоревшей дотла, зацепившийся за ветки куста. Он был черным, размером примерно с мячик, странной, неправильной формы, что и привлекло внимание Джека.
Что же это напоминает?
Эйхорд уже уселся на сиденье и вставил ключ зажигания, как вдруг его осенило и он покрылся холодным потом. Очертание пепла имело контуры человеческого сердца. Он вспомнил буддиста из Сайгона, решившегося на самосожжение, пепел сгоревшего сердца размером с бейсбольный мяч, черный символ жестокости и несправедливости. И это слово крутилось в его голове — самосожжение.
В ту ночь они наконец обрели друг друга. И это была первая ночь их настоящей любви. Сначала все было как всегда. Джек обнимал Эдди и ощущал ее родное тело. Он положил ее на спину, не переставая целовать, погрузил свои пальцы в ее роскошные волосы и вдруг ощутил, что она впервые прильнула к его груди. И вместо того чтобы перевернуть его на спину как обычно, все сильнее прижимала Джека к себе. И прежде чем он понял, что происходит, он уже вошел в нее. Они впервые стали любовниками. Это было, как пожар, который угрожал их спалить.
Огонь, целый факел, запылал в их сердцах. Эйхорд попробовал поцеловать ее, а она его, поцеловать по-настоящему, и получилось так, будто они целуются впервые. Все было впервые. Они старались слиться друг с другом, их движения усиливались, их губы соединялись, а огонь разгорался все жарче — настоящий сноп огня! Он обжигал их, и они кричали от страсти. Он кончил. Это произошло так быстро, или ей так показалось, но, когда он кончил, она все продолжала стонать: “О нет, о-о, пожалуйста!” Она крепко обняла его и снова начала двигаться, тихонько всхлипывая, издавая животные звуки. И опять все началось сначала. Она вспотела, и он слышал ее страстный шепот: “О Господи, этот огонь такой жаркий!”
Джек понял, что совершенно выдохся. Он не мог даже пошевелиться — из него высосали все соки. Никогда такого не случалось в истории его любви — никогда. Ни с кем, нигде, никогда. Он был опустошен. В сладкой агонии он легко перевернулся и взглянул на нее: теперь она смотрелась как-то по-другому. Он будто увидел ее впервые. Он смотрел на ее тело. Господи, подумал он, во мне ты не будешь сомневаться! Нет, Господи! Потому что ты сотворил деревья и цветы, ручьи и радуги, ты поработал и над ней, позволь мне тебе сказать. Боже! И кого ты создал — что за женщина!