Дернулась, но я успел себя остановить, лишь заломило зубы от желанья.
Теперь моя взопревшая ладонь принялась путешествовать по талии строго горизонтально, то чуть вправо, то чуть влево, вбирая движение юного тела так, как завзятый любитель вина купает язык в первом глотке выдающегося урожая.
Кузя внезапно отмерла. Глаза ее блеснули, отразив далекий фонарь за окном и, подсократив дистанцию, она, чуть поменяв летящие из магнитофона слова местами, в полголоса намурлыкала мне на ухо:
- Killing you softly with my song...
Ирония, вполне различимая в ее голосе, подействовала на меня как ушат холодной воды - я смог вынырнуть из этого наваждения.
- Thanks, - кивнул я, вознося благодарственную молитву всем богам за полутьму в комнате - лицо мое сейчас отчетливо пылало.
Она озорно улыбнулась и еще чуть-чуть подтянула меня к себе. Вроде на пару сантиметров ближе - это совсем немного, но я сразу почувствовал себя Махатмой Ганди в постели с юной племянницей. Железный мужик был: «если я не позволю своей племяннице спать со мной, не будет ли это признаком моей слабости?»
«Ох, слаб я, ох, есть еще куда расти», - огорченно осознал я.
Облегчение пришло с последним тактом мелодии - я смог сделать шаг назад.
- Андрюша, мне та-а-ак понравилось, - громко сказала Кузя, и глаза ее лучились ехидством.
- А уж мне-то как... - буркнул я, торопливо отступая.
Вслед мне веселым колокольчиком полетел ее смех.
«Зараза! Отомщу» - без всякой уверенности пообещал себе, с безнадежностью понимая, что все приходящие в голову варианты мести вызовут, скорее всего, полное одобрение со стороны наказуемой.
Озадаченно покрутил головой и, почувствовав за спиной чье-то присутствие, повернулся. Передо мной стояла Тома - легкая, изящная и очень, очень решительная. Упрямый локон выбился из прически, но в этом не было кокетства, только искренность и чистота.
- Pardonne moi... - полетел кипящий ликованием голос Мирей Матье.
Шагнули навстречу друг другу, и я бережно принял ее в свои руки. Мы танцевали молча, глядя другу другу в глаза, и мне было необычайно спокойно.
Поговорить можно со многими, а вот помолчать - с одной-единственной. Но это особое молчание - признаком его является не отсутствие слов, а проявление нового смысла, когда становится пронзительно ясно, что «мысль изреченная есть ложь», и, потому, надо просто сцепить ладони, и от нахлынувшего счастья уже не понимать где чья рука. Это приходит как волна, что сначала тихо поднимает, а потом накрывает с головой, словно при купанье в море под луной, и ты тонешь, теряя ощущение четкой границы между реальностью и вымыслом; но родные глаза напротив держат тебя, не давая погрузиться в бездну, и по странному выражению в них ясно, что она сейчас тоже в этом мире на двоих, там, где нет ни зачуханной коммуналки за порогом, ни одноклассников в полушаге.