Я невольно улыбаюсь – ее энтузиазм заразителен.
– Конечно.
Она плюхается на стул перед моим столом и вручает мне конверт.
– На вот, взгляни.
Я хмурюсь, потому что голос ее внезапно изменился. Вместо северо-западного выговора у нее появился явный британский акцент. Но все мысли о ее голосе улетучиваются, когда я достаю первую фотографию. Внутри все холодеет, и я едва сдерживаю рвотный позыв.
– Интересно, правда? Но, думаю, ты уже в курсе. Идем дальше, доставай все.
Руки у меня трясутся, и я понимаю, что все еще сжимаю конверт и фотографию. Вздрогнув, я отбрасываю их, словно обжегшись. Фотография падает лицом вверх, и хотя я стараюсь не смотреть, из головы не получается стереть то, что я уже увидела.
Дэмиен. Ему лет одиннадцать-двенадцать. И девочка, чье лицо скрыто, – на вид еще моложе. Совсем дети. Но обнимаются они совершенно не по-детски. О том, что лежит рядом с ними на постели, даже думать не хочется. Игрушки, кожаные предметы и прочие приспособления, о существовании которых детям знать совершенно не следует. Не хочется думать и о зеркале в изголовье, в котором отражается человек с камерой – взрослый мужчина. Рихтер.
– Я сказала, доставай все. – Ее холодный голос, кажется, идет откуда-то издалека, и я вдруг понимаю, что я в шоке. Но что с этим делать, не знаю.
Поскольку я не шевелюсь, она сама берет конверт и высыпает штук двенадцать фотографий прямо на стол.
– Там и видео есть. Но до него дойдем позже.
На всех фотографиях одно и то же, хотя каждая новая кажется еще более бесстыдной, чем предыдущая. Я стараюсь не смотреть, но они будто сами притягивают взгляд.
– Он мой! И всегда был моим.
– Твой, – тупо повторяю я, пытаясь выбраться из тумана. – Ты – София.
Она откидывается на спинку стула и одобрительно кивает.
– Очень хорошо.
– Значит, на этих фотографиях – ты?
Снова кивок. Все происходит как будто в замедленном действии. Я остро ощущаю воздух, будто ставший плотнее, собственное дыхание. Каждое крошечное движение и малейший звук. Все это оглушает, и я мечтаю выбраться из этого кошмара. Дэмиен сказал, что не хочет, чтобы я когда-нибудь увидела эти фотографии, и хотя мое сердце разрывается от жалости к ребенку и от боли за украденное детство, я невольно соглашаюсь с ним. Я не хочу, чтобы эти снимки были в моем офисе, а тем более – в моей голове.
– Зачем ты мне их показываешь? – спрашиваю я.
– Хочу, чтобы ты поняла: он мой. Ты для него вообще не существуешь. Совсем. Ради меня он стольким пожертвовал. Ради меня он убил человека.
Я в замешательстве смотрю на Софию.
– Убил ради тебя?