Она неосознанно наблюдала за тем, что все еще происходило между Илейн и Уильямом. Илейн же ни на миг не собиралась оставлять своего избранника наедине с кузиной, поэтому Уильям все еще провожал ее домой, все еще целовал на прощание. Это было единственное, что поддерживало девушку этой осенью.
Илейн испытывала муки ада, когда слышала, как Уильям разговаривает с Курой о музыке и искусстве, об опере, новейших книгах – обо всех тех вещах, которые на самом деле нисколько не интересуют никого в Квинстауне. А ведь Илейн вовсе не была необразованной – будучи внучкой Хелен О’Киф, она невольно соприкасалась с культурой. А теперь, когда Уильям настолько очевидно заинтересовался Курой, она тоже старалась читать литературные новинки, чтобы, по крайней мере, составить свое мнение. Но Илейн была человеком прагматичным. Чтение более одного стихотворения в день вызывало у нее нервозность, собранная в тома лирика, казалось, убивала ее. Кроме того, Илейн не хотела толковать историю, прежде чем сможет осознать ее смысл и красоту. Она умела страдать и смеяться вместе с героями книг, но безостановочный нарциссизм, плаксивые монологи или бесконечные описания пейзажей вгоняли ее в тоску. Если быть честной с самой собой, больше всего ей нравилось читать литературные журналы матери, где печатались рассказы, в которых любили и страдали женщины. Так, стащив один из них, она наслаждалась какой-нибудь историей с продолжением.
Но обо всем этом, конечно же, Илейн не могла сказать в присутствии Куры, а теперь уже и при Уильяме. Ей он, кстати, не показался таким уж знатоком искусства, когда они познакомились. А теперь для него не стало вдруг ничего милее, кроме как читать вместе с Курой вслух стихотворения и слушать, как она играет на рояле. Его долгие разговоры с Курой портили для Илейн все мероприятия, которые обычно доставляли ей радость, например пикники или регаты на лодках. И ей, похоже, при этом совершенно нечего было делать! Если она вскакивала с места и радостно кричала вслед восьмерке, которой управлял Джордж, Кура и Уильям смотрели на нее так, словно она сняла корсет посреди Мейн-стрит. И если во время церковного пикника она решала потанцевать сквэр-данс, оба тут же отдалялись от нее. Но хуже всего было то, что Илейн ни с кем толком не могла об этом поговорить. Иногда ей казалось, что она сходит с ума, потому что, похоже, она была единственной, кто замечал перемены в поведении Уильяма.
Отец, как и прежде, был доволен своим помощником в магазине, а бабушка Хелен считала совершенно нормальным, что молодой человек ведет себя «корректно». Илейн ведь не могла сказать ей, что Уильям уже целовал ее и гладил такие места на теле, которые… что ж, леди не стоило его к ним допускать. К матери она не хотела обращаться, зная, что Флёретте Уильям никогда по-настоящему не нравился. А бабушка Гвин… при обычных обстоятельствах она была бы идеальной собеседницей. Как бы там ни было, Илейн чувствовала, что ей тоже действуют на нервы постоянные рассуждения Куры об искусстве и бесконечные монологи о музыкальной теории. Но бабушка Гвин любила Куру больше всех на свете. На критику в адрес внучки она отвечала в лучшем случае ледяным молчанием или, хуже того, защищала Куру. И, похоже, она одобряла отношения Уильяма и Куры; по крайней мере не высказывалась против молодого человека. Илейн часто видела, как Гвин и Уильям мило болтают. Неудивительно, что человек, обладающий естественным талантом