Над старым кладбищем, словно в великой печали, моросил мелкий дождь. Мертвая сосна у входа вздымала к небу последние, не обломанные ветрами, сухие сучья. На поникших, словно в трауре, березах зелень перемешалась с желтыми листьями. Вдали слышался шум машин, где–то резко каркала ворона, а на кладбище стояла тишина. Слышно было, как на мокрый асфальт падают с деревьев тяжелые капли воды.
Свежий могильный холмик под высокой сосной был завален венками и живыми цветами. Желтый рыхлый песок был утоптан множеством ног. Несколько автоматных гильз выглядывали из травы красно–желтыми блестящими бочками. Новенький гранитный памятник тускло поблескивал нанесенной золотой краской надписью — «Погиб при исполнении интернационального долга в республике Афганистан». Сверху была вмурована фотография улыбавшегося Саши в солдатской форме и даты: даты жизни и смерти.
Перед могилой, на низенькой скамеечке, сидела заплаканная Таня в черном платке. Из глаз девушки, перемешиваясь с дождем, непрерывным потоком катились слезы. Она не замечала, что платок и черная кофточка давно промокли. Не чувствовала, как касается кожи холодная ткань. Остановившимися глазами смотрела на родное лицо и не могла насмотреться.
Издали, с центральной аллеи, за ней внимательно наблюдали ее родители. Они прикрывались зонтом от дождя и терпеливо ждали…
В родной Дмитров Горин вернулся поздней осенью. Город встретил его облетевшими ветками кленов и берез. Низко нависшими темными тучами, холодным дождем со снегом и пронизывающим ледяным ветром. Он вбежал по ступенькам на пятый этаж старого кирпичного девятиэтажного дома, забыв о лифте и нажал на пожелтевшую от времени кнопку звонка. Ждать пришлось довольно долго, Андрей уже думал, что в квартире никого нет и собирался позвонить соседке, чтобы дождаться мать у нее. Как вдруг раздалось звяканье цепочки и в щель выглянуло знакомое лицо. Мать ахнула и дверь мгновенно распахнулась:
— Сынок!!!
Руки матери обвили шею Горина. Она смеялась и плакала, без устали повторяя:
— Вернулся! Сыночек мой! Вернулся!
Он обнял худенькие плечи матери и вместе с ней вошел в квартиру, сразу отметив, что в прихожей все стало по–другому. Это его удивило, но спрашивать сразу не стал. Поцеловал мать:
— Да живой я! Успокойся!
Горин начал снимать шинель и вдруг почувствовал сзади чужое присутствие. За полтора года войны он научился кожей чуять чужих. Стремительно обернулся и на груди звякнули медали. В дверях кухни, по–хозяйски облокотившись локтем на косяк, стоял незнакомый полный мужчина в спортивных штанах, майке и тапках на босу ногу. Он внимательно смотрел на парня. Особенно сильно его внимание привлек орден Красной Звезды. Андрей взглянул на мать. Та засуетилась и, не решаясь взглянуть сыну в глаза, сказала тихо: