— Будущее? — Конечно.
Это простое соображение поразило его; он провел рукой по лицу; снова — как будто впервые — посмотрел и увидел он: мост, реку, льдины.
— Ах, конечно, конечно… мы перескакиваем через все это… через реку и мост… мы представляем себе — себя… завтра, через неделю, неважно… и как мы идем — как мы будем идти, вместе с кем-то, неважно с кем… по какой-то улице, неважно какой.
— А есть ведь только это… вот здесь, вот сейчас.
Опять пошел снег, большими, мокрыми хлопьями, и всякое подобие солнца тут же, конечно, исчезло. Но он, Макс, — закурив, может быть, сигарету, прикрывая ее рукою — он все стоял и стоял так, в конце набережной, глядя вокруг — и уже понимая, должно быть, что, как только он пойдет, к примеру, обратно, домой, все начнется сначала, и вновь, и вновь, ускользая от него самого, его — уже, конечно, не мысль — соскользнет, конечно, в какое-то — так думал он, может быть, — пустое и легкое будущее, в какое-то, может быть, завтра: оно же, думал он, никогда, разумеется, не наступит.
— Нет, думал он, завтра будет тоже — сегодня, снова — сегодня; и все будет так же… так же трудно и так же мучительно, как — сейчас, здесь, на этой набережной, у этой реки.
— Есть ведь только это… только это… вот здесь, вот сейчас.
И он пошел, в самом деле, обратно, домой; или, может быть, дошел до конца, до моста; и снова остановился; и посмотрел, как будто в последний раз, на реку, на воду… и сделал один шаг, другой, третий… нет, он не шел еще — он только начинал идти: обратно, домой; и еще совершенно ясно — откуда-то, изнутри — видел он и этот первый, и этот второй шаг, и третий, и — чуть менее ясно — четвертый, и — еще менее — пятый; и вновь спохватившись, вновь обернувшись, снова, в последний раз, увидел мост, опоры его, просветы между опорами, пятна снега на черной земле; и услышал их призыв… несмолкающий; и не справился… нет, конечно же, не справился с их безусловностью; и был опять, значит, первый шаг, опять второй, опять третий; ускользание; убывание ясности; и как будто перескакивая через… реку и льдины, деревья и ветви, ускоряя его шаги, его — уже не мысль — соскользнула, конечно, в какое-то, пустое, легкое будущее; и в каком-то завтра, обращаясь к кому-то, говорил он, что он не хочет, не хочет ни с кем говорить; не может не говорить… вот в чем дело; и когда он вновь спохватился, вновь обернулся, уже, за поворотом набережной, излучиною реки, исчез и спрятался мост; уже, пока он отсутствовал, начало, быть может, смеркаться; и уже опять появилось, уже совсем близко подступило к нему его собственное, неописуемое, еще и еще раз, жилище, темной громадой, безмолвной угрозой нависавшее над ним, над рекою.