А взамен, на самом деле, кроме необузданной мальчишечьей страсти, в параллель с ней, шли проблемы, от которых все труднее становилось отмахиваться. Они прекратили Женины постшкольные проводы до дома, но им на смену пришли Машины поездки на Таганку. Жене, конечно, тоже приходилось отнюдь не легко. Маша это прекрасно осознавала и делала все, чтобы не осложнять его и так напряженную выше всякого предела жизнь. Женя не возобновлял больше своих попыток заработать на искусстве. Вместо этого он устроился рабочим в ночную смену на большой продовольственный склад. Теперь он работал ночь через ночь. Тировские фуры, затоваренные под самую крышу куриными окорочка-ми или французскими, пахнущими плесенью сырами, подходили круглыми сутками. И бригаду таких же безденежных студентов погоняли, перебрасывая с одной срочной машины на другую. Наутро он приходил в школу серо-зеленого цвета, но ни разу Маша не слышала от него стона, кроме, может, единственного, что у него теперь недостает времени на скульптуру, и работа поэтому движется слишком медленно.
Маша видела, каких усилий стоило ему продолжать учебу, но Женя упирался и непонятным даже для Маши способом ухищрялся теперь не получать трояков. Даже по химии. Он больше не позволял себе роскошь явиться в школу с невыполненным домашним заданием. Троек Женя боялся, может быть, больше, чем очередной фуры под утро. Тройка перечеркнула бы все его завоеванные такими трудами достижения.
На фоне Жениных подвигов Маша все чаще стала допускать срывы. Она зашивалась. Ее на все уже не хватало. Женя полностью и беспрекословно вышел для нее на первый план. О себе она вспоминала лишь тогда, когда он был прикрыт, когда она сделала для него все и большего не могла. Она еще катилась по инерции, благодаря огромному гандикапу, который имеет в нашей школе будущий медалист. Она еще выезжала на старых знаниях, пользуясь тем, что новых материалов уже никто практически не давал. Но все чаще случалось, что учителя не оценивали ее ответы или ее контрольные потому, что оценки эти перечеркивали бы все усилия всех предыдущих лет. Мама-Оля уже не раз делала ей внушение по поводу невыполненных домашних заданий, проваленных контрольных, но Маша невнимательно выслушивала классную, соглашалась и тут же летела в магазин покупать Жене новую рубашку вместо продранной вчера на разгрузке машины. Женя и сам пытался остепенить Машину активность, обратить ее, наконец, на себя саму, но эффект не многим отличался от Мамы-Олиного.
Правильная Инга пилила Машу, убеждая, что это недопустимо и преступно – приносить себя в жертву, что Машина личность ничуть не менее ценна, чем Монмартикова, а может, еще и поважнее. Но Маша усматривала в Ингиных словах ревность к Жене: у подружек все меньше оставалось времени друг для друга. Давно в прошлом остались-позабылись совместные приготовления уроков, беззубое сплетничание на переменках, откровенные душеизлияния, и лишь традиционная общая дорога в школу еще напоминала прежние времена, когда их постоянно тянуло друг к другу. И все же это вовсе не означало, что их дружба иссякла, она лишь была оттеснена чувством гораздо более глобальным. Несмотря на глубинную, скрываемую обиду, Инга сохраняла верность. Не без помощи Мамы-Оли она перевелась в Машину группу по информатике, не убоявшись даже Палыча, и, как могла, прикрывала подругу. Когда, махнув рукой на недосягаемую соучастницу, она сказала, что сама напишет совместный отчет по квалификационной задаче, которую девчонки должны были готовить на па́ру, Маша испытала чувство стыда за свое иждивенчество, которое, впрочем, быстро утонуло в море совсем других проблем.