– Ты кто – гадалка или прорицатель?
– Ни то и ни другое. Я только смотрю на тебя иным взглядом, не так, как все. И за твоим внешним очарованием вижу бездну страстей. Но сейчас они прикованы цепями проржавевших решений к скале прошлого. Ты – пленница собственных табу. Ты полагаешь, что обезопасила себя от новых бед, но на самом деле ты отгородилась только от жизни… и от любви. Но от любви невозможно защититься навсегда.
– Боже, как романтично и напыщенно. Даже Вадику можно поучиться, – Маша попыталась скрыться за мелкой издевкой.
Женька резко повернулся и вышел с балкона. Маша осталась одна в промозглой темноте, приходя в себя ото всего, что он сейчас наговорил. Странный он какой-то. За полтора месяца они практически ни разу с ним не общались на серьезные темы, и вдруг – такой разговор.
Ребята уже расходились. Маша отыскала Женю и протянула ему куртку, которая до сих пор все еще оставалась на ее плечах:
– Проводи меня, пожалуйста, сегодня.
Маше слишком много еще хотелось у него спросить. Но Женя снова был угрюм и неразговорчив. Может быть, он уже жалел об недавней минутной откровенности.
– Я думаю, тебя Гарик проводит.
На улице, проходя мимо старой липы, Маша заметила застрявший в кустах белый бумажный самолетик. Она быстро подбежала, схватила его и сунула в карман. А дома, уже лежа в постели, она вспомнила о нем. Встала, прошла босиком в прихожую и, достав самолетик, развернула и расправила осторожно мятый промокший листок бумаги. Это был незаконченный набросок ее портрета.
25 сентября, понедельник
Полчаса, проведенные на пронзительном сентябрьском ветру, не замедлили сказаться. Маша заболела. Уже в воскресенье у нее поднялась температура, и грубой наждачкой драло горло. В понедельник школу она прогуливала. Мама задержалась в ожидании врача и на работу ушла только в середине дня. Она, по обыкновению, спешила и, видимо, что-то забыла – может, ключи – потому что едва успела захлопнуться дверь, как из прихожей донесся требовательный звонок. Маме редко удавалось уйти с первого раза. Маша спрыгнула с кровати и, не надевая тапочек, побежала открывать.
В дверях красовался Монмартик. Высокий, на полголовы выше ее, а Маша никогда не жаловалась на свой рост, он стоял, прислонясь к углу дверного проема, смотрел на нее сверху вниз и широко улыбался:
– Пустишь?
Маша растерянно стояла на пороге, босая, переступая с ноги на ногу и смущенно запахивая плотнее полы старенького халатика:
– Конечно. Заходи. Ты извини, я в таком виде. Думала, это мама вернулась, что-то забыла.
– Я так и решил, что это твоя мама. Она меня сейчас в подъезд впустила. Вы с ней не слишком похожи. Только разрез глаз и губы. В них проглядывает что-то южное.