Внезапно доктор Метц вспомнил о своём дальнем родственнике Диппеле Франкенштайнском и его опытах по оживлению трупов. Доктору тут же стало не по себе. Неужели профессор Книпхоф решил перещеголять пращура и создать гомункула?
К третьему пункту под названием «разделение» профессор приписал: «Очевидно, после принятия препарата, полученного после прокаливания и растворения, сущность испытуемого ждёт разделение на тело, дух и душу, то есть — физическая смерть».
Метц поморщился и перевернул страницу. Четвертый пункт «соединение» Книпхоф прокомментировал следующим образом: «Чтобы тело, душа и дух вновь соединились, следует присовокупить к ним нечто живое, например частичку бессмертного существа».
Доктор Метц поспешил перечитать текст заново и не поверил своим глазам. Уже в 1875 году дед знал о существовании бессмертных людей вроде той белой женщины по имени Мери, которую сам Метц увидел лишь в 1896 году. Но Книпхоф знал о подобных ей и раньше, только никогда не говорил об этом. Впрочем, и об алхимии он никогда не вёл бесед.
Внимание доктора Метца привлекли слова викария: «… кровь должна была впрыснуть в Камень жизненную энергию… Камень становится плодоносным в союзе противоположностей, в царском бракосочетании красного человека и белой женщины…»
И доктора Метца осенило: кровь даёт жизнь! Белая женщина принесёт плоды! Вот в чём дело!
Но ведь всё это он уже видел и слышал, в Лондоне, двадцать три года назад, когда доктор Рассел показал ему белокожую Мери, что пьёт только кровь и живёт вечно. А потом… До сих пор доктор Метц был не в силах забыть ужасную операцию, в которой участвовал сам, когда профессор Книпхоф вынул шишковидную железу крючком из-под черепа несчастной.
Доктор Метц вспомнил, как шесть лет назад принял от альбионца Рассела банку с нетленной железой, что тот вырвал у бедной бледной Мери. Разыскав склянку, он убедился, что железа по-прежнему в превосходном состоянии. В дедовой коллекции заспиртованных аномалий нашёлся и пузырек с чёрной кровью Мери. Она была свежа, словно её забрали вчера, а не больше двадцати лет назад — всё такая же жидкая, без единого тромба.
Перечитав письма викария Эйтона ещё раз, Метц наткнулся на приписку деда: «Алхимик Парацельс считал, что в мире нет ничего, что могло бы избавить человеческое тело от смерти. Но, как говорят знающие люди, во времена Парацельса алхимия выродилась, став пошлым материализмом».
И в голове доктора Метца созрел безумный план, и осуществить его он собирался как можно скорее.
— Мальчик мой, — обратился он к подавленному Даниэлю, когда его место у постели умирающей заняла Сандра, — ты должен понять, что я не могу довериться никому кроме тебя. Ты мне как сын, а то, что я хочу сделать — давний долг моей семьи, и о нём не должно стать известно никому из посторонних.