— О-о, да вы молодцом! — сказал врач, тот, что был посмуглее и подороднее, оба такие деловитые молодые люди, оба в белых халатах, у обоих по цветку в петлице. — Да я сам вас донесу.
Он развернул белое одеяло и закутал в него Миранду. Она подобрала концы и спросила:
— А где же Адам? — уцепив врача за локоть. Он приложил ей руку ко взмокшему лбу, покачал головой и настороженно посмотрел на нее.
— Адам?
— Да, — сказала Миранда, доверительно понизив голос. — Он только что был здесь, а потом ушел.
— Он скоро вернется, — преспокойно ответил ей врач. — Пошел тут на угол за сигаретами. Об Адаме не беспокойтесь. Пусть это меньше всего вас тревожит.
— А он будет знать, где меня найти? — спросила она, все еще не двигаясь с места.
— Мы оставим ему записку, — сказал врач. — Пошли, нечего нам тут задерживаться.
Он подхватил ее и поднял к плечу.
— Мне очень плохо, — сказала она. — Сама не понимаю, отчего это?
— А что тут удивительного? — сказал он, ступая очень осторожно (другой врач шел впереди) и нащупывая ногой первую ступеньку лестницы. — Обнимите меня за шею, — велел он ей. — Вам это нетрудно, а мне будет гораздо легче.
— Как ваша фамилия? — спросила Миранда, когда другой врач распахнул дверь и они вышли на свежий морозный воздух.
— Хилдесхайм, — сказал он, будто ублажая малого ребенка.
— Так вот, доктор Хилдесхайм, правда, плохи наши дела?
— Да, безусловно! — сказал доктор Хилдесхайм.
Второй молодой врач, все еще свеженький и франтоватый в своем белом халате, хотя гвоздика у него начала вянуть по кончикам лепестков, сидел, наклонившись над ней, и выслушивал стетоскопом ее дыхание, негромко насвистывая «Долгий путь, вперед веди нас». Время от времени он дробно двумя пальцами постукивал ее по ребрам, а сам все насвистывал. Несколько минут Миранда наблюдала за ним и наконец поймала озабоченный взгляд его светло-карих глаз всего дюймах в четырех от своих собственных.
— Я пришла в себя, — пояснила она. — Я знаю, что мне надо вам сказать.
И тут же, к своему ужасу, услышала, что несет чепуху, понимает, что это чепуха, но не различает ни одного слова. Искра внимания в глазах, которые были совсем близко от ее глаз, погасла, врач продолжал свое выстукивание и выслушивание и тоненько свистел сквозь зубы.
— Не надо свистеть, — четко выговорила она. Свиристение прекратилось. И добавила: — Мотив уж очень противный.
Все что угодно, все что угодно, лишь бы удержать тоненькую связь с жизнью человеческих существ, во что бы то ни стало сохранить четкую линию общения между ней и отступающим от нее миром.