На этой улице, сразу за стеклянными дверями, на чисто вымытых низеньких мраморных ступеньках меня уже ждут. Их двое. Цепкие внимательные взгляды. Одинаковые короткие стрижки. Длинные темные плащи военного покроя. Они профессионально вежливы. Чувствую твердые пальцы на локте и вдруг замечаю что-то у себя в руке. Эклер… Эклер за пару блестящих монет, названия которых я то ли не знаю, то ли не помню. Двое тоже смотрят на пирожное и даже улыбаются одинаково. А за их спинами очередной плакат, блестящий полоской еще не высохшего клея. И тогда я срываюсь.
Я вижу тонкий изящный профиль Иржи, запускающего пальцы в растрепанные вихры, читающего свои новые стихи, размахивая пустой чашкой, и хохочущего над очередным выступлением черных мундиров. И представляю это лицо окровавленным, разбитым, бессмысленно мертвым. Я думаю об Альберте, бежавшем отсюда и нашедшем смерть под уличным фонарем неизвестного города. О других: взятых на улице и ставших смертельной ловушкой квартирах; о расстрелянных и растоптанных; о тех, кто еще только ждет, сидя в своих холодных, потерявших уют домах, ждет вежливого спокойного стука в дверь.
И меня охватывает такая ледяная безудержная ярость, что, будь на месте этих двоих человек с плаката, я, наверное, вцепился бы ему в глотку не хуже монстра, убившего Альберта и неизвестного стражника.
И тот, что держал меня за локоть, почуяв неладное, дергается, его свободная рука странно медленно ползет под плащ. Но я уже размазываю по его исказившемуся лицу эклер и, оттолкнув второго, прыгаю за угол. И я бегу, чувствуя, как неумолимая сила выдирает меня из этого бытия. И борюсь, не желая этого, изо все сил. Зная, что должен остаться ради Иржи, ради испуганного города и человека в мундире, которого ненавижу всем существом. И зная, что погибну, растворюсь, исчезну, как только проснусь…
Он открыл глаза, бездумно уставившись в белоснежную лепнину потолка, и еще несколько минут лежал неподвижно, с трудом осознавая реальность. Снова этот сон. Такой яркий, наполненный красками, звуками, запахами… Пропитанный насквозь чужим страхом и отчаянием, потому что человек, который ему снился, которым он был во сне — это совершенно точно был кто-то другой. Дядюшка Якоб, склонный к мистицизму, наверняка сказал бы что-то о родстве душ и прошлых жизнях. Но какая прошлая жизнь, если это его город? Родные улицы, кофейня госпожи Марты… Что за бред. Если сон, то почему он возвращается снова и снова?
Он встал, с раздражением вытер ладонью влажный от пота лоб. Нервы лечить надо — только и всего. Экзамены вас вымотали, друг мой. Экзамены и до сих пор не сделанный выбор.