Раз в неделю к ней приходил Жан. Он всё твердил о раскаянии, говорил долго, искренне и убеждённо, но герцогиня не желала его слушать, не желала его видеть, она устремляла, лишь только он заходил, взгляд в окно и принималась повторять слова молитв, пока те не теряли всяческий смысл.
Но однажды его слова достигли её ушей, и она вздрогнула, встрепенулась, как орлица, повернулась к нему.
— Вижу, вы услышали меня, ваша светлость. Казнь состоится завтра, на рассвете. Торжество истинной веры очистит души заблудших грешниц и позволит им предстать перед судом Его чистыми, ибо все грехи их будут искуплены страданиями земными. Вам же следует задуматься о душе, и раскаяться, тогда я смогу вернуть вас в лоно Святой церкви. Скажу вам ещё раз, что я не враг вам, ваша светлость, и что всё, что я делаю, призвано спасти вашу душу. Герцог покаялся передо мной и Господом, и рассказал мне, что ходил к нечистой ведьме, и просил её колдовать для него. Этим он навлёк на себя проклятье, и вы, ваша светлость, лишь укрепляете его, созывая нечестивцев и богопротивных колдунов.
— Мне не в чем себя упрекнуть, — привычно отвечала Изольда, — только ради здоровья моего супруга, его светлости герцога…
Она не договорила, потому что Жан и без того знал ответ, а сама мысль о том, что ей предстоит завтрашним утром смотреть на казнь подруг, с которыми она разделяла своё горе все последние годы, которые утешали её то пространными разговорами о звёздах и их предсказаниях, прочитать которые едва ли можно со всей уверенностью, то ночными слезами, которые проливая они вместе с нею, моля Господа о милости. Какое дело кому, какому из богов молились они, если они молились лишь о том, чтобы болезнь, само название которой Изольда страшилась произносить даже в мыслях, отступила, и оставила её мужа, её рыжего Жоффри. Какое кому дело, — устало думала герцогиня, — карты, бусины или распятье окажутся омытыми слезами. И теперь сама мысль о казни её подруг казалась ей столь ужасной, что причиняла телесную боль и заглушала собой все прочие мысли, и к вечеру ей стал чудиться запах дыма, сажи и горелой плоти, а пролившийся в её окна малиново-рыжим огнём закат словно жёг огнём как пламя костра, и она стала кричать и молила выпустить её, отворить двери, но ответа не было, и тогда она накрылась с головою одеялом, рухнув от усталости у самого порога, уснула, приложив ладонь к шершавым, грубо отёсанным доскам двери.
Такой, лежащей на пороге в ворохе покрывал, и застала её Маргарита, бледная и дрожащая. Она сунула Изольде в ладонь записку, тут же затворила дверь и поспешила прочь, молясь, чтобы никто из людей епископа не заметил её преступления. Изольда очнулась ото сна, от цепкой и вязкой дремоты, лишь когда Маргарита, шепча молитвы одними губами, унимала дрожь. обняв себя руками, спрятавшись в своей каморке где-то между несчётными витками лестницы. Изольда прочла записку, и в душе её затеплилась надежда.