— Оперы были, переводы были, философские письма были, комедии были, оды были, романа еще не было, — заметил Келлер. — Мне прямо боязно с тобой рядом сидеть — ну как за эпитафии примешься? А какая эпитафия без покойника?
— Как же быть, когда мысли сами в голову влетают? Слушайте — это будет так! Сидит некто поздно вечером, пишет заказную оду, и тут окно отворяется и спускается луна — как в Мольеровом «Амфитрионе», только настоящая. А на ней сидит богиня Ночь. И велит сочинителю каждую ночь выходить на поиски приключений, возвращаться на рассвете и подвиги свои описывать.
— Бесплатно? — хором спросили Келлер и Никитин.
— Плата ему — назначен будет владетелем Сириуса.
— Да как же он туда попадет?
— А он и не попадет. На Сириус отправлена будет его перчатка. И вельможи, указы подписывая, будут ее почтительно на руку надевать!
— Ох, берегись, — отсмеявшись, сказал Никитин. — Этак ты, чего доброго, скоро и на монархию посягнешь.
— А как имя сочинителя? Изобрел? — полюбопытствовал Келлер. — Не Рифмокрад ли часом?
— Нет, Имя Рифмокрада навеки прилеплено к господину Княжнину. А мой герой, как и я, Мироброд.
— Зря ты Княжнина задираешь, — сказал на это Келлер. — Ты ведь не с ним рассоришься — ты из-за него и с театральной дирекцией рассоришься, и опера твоя ввек поставлена не будет. Ешь-ка лучше блины. Гляди, какую сметану Трофим раздобыл! Ее еще не всяким ножом разрежешь, так крепка и жирна.
Литературные споры Саньку мало волновали. Как всякий объевшийся человек, он хотел лечь и вытянуться в полный рост, а потом заснуть. А ведь к блинам еще полагались разнообразные водки.
Лежа, он вспомнил Федьку и позавидовал ей — она, поди, сразу после представления поехала с товарищами плясать в домашнем концерте, сидит в светском обществе, развлекается. Потом он догадался — да ведь она могла и вернуться. Хотел встать и потихоньку пробраться в ее комнатку — да тут-то и заснул.
Ему снился театр, снился какой-то никогда не существовавший балет, в котором фигурант Румянцев заменял внезапно уехавшего во Францию господина Лепика и танцевал партию Энея из «Покинутой Дидоны», но вместо дамы был Васька-Бес в юбках и шнуровании нимфы из «Бахуса и Ариадны». Когда же музыка смолкла и Санька вышел на середину, чтобы прокрутить пируэты, оказалось, что он босиком и вертеться не может, и нога также не вынимается «алескон» и не держится под прямым углом к тулову, а бессильно падает. Васька адски захохотал и убежал, разбрасывая по сцене румянцевские туфли — не менее двадцати пар.
На следующий день с утра Григорий Фомич отпаивал Потапа и Келлера огуречным рассолом, Жан играл на скрипке, а трезвый настолько, что тошно было, Никитин в гостиной учил попугая Цицерона, как выразился Келлер, гвардейскому лексикону.