Сделав глубокий реверанс, чтица ушла, а ее хозяйка легла пособлазнительнее — выложила на подушку большую полуобнаженную грудь. Она прислушивалась, услышала шаги, немного подалась вперед — как если бы проснулась и затеяла вставать.
Дверь отворилась, вошел мужчина, стягивая на ходу фрак.
— Ну, наконец-то, душа моя, — сказала она. — Я заждалась, еще немного — и уснула бы. Ступай сюда…
— Погоди, Лизанька. У нас…
— Не могу. Ступай ко мне! Я весь вечер думала о тебе, беспокоилась, что обидела, и уж не знала, как вымолить прощение!
— Ты дурочка, — ответил мужчина. — Как я могу на тебя обижаться? Так вот…
— А что ты удивляешься? Когда кто кого любит, то всегда беспокоится, как бы не обидеть. Я за тебя по любви шла! И знаешь ли — я слыхала, что у всех, когда десять лет вместе проживут, любви не остается вовсе, муж на своей половине спит, жена — на своей, и в гости не ходят. У всех! А мне — так кажется, что в тот день, когда ты захочешь в другой постели ночевать, у меня сердце остановится! Право, право! Послушай, как бьется!
Рука легла на грудь и была еще для пущей надежности прижата.
— Да погоди ты, Лиза, не могу же я лезть в постель в туфлях! Выслушай же меня!
— Давай я тебе расстегну!
— Лежи, лежи… ты под одеялом угрелась…
— Я тебе местечко грела. Потуши свечку!
Минуту спустя мужчина был уже в постели, и началась та самая игра, которой хотела женщина. Однако была она недолгой.
— Как хорошо, — прошептала женщина. — Знаешь, душа моя, чего я боюсь? Что ты когда-нибудь соблазнишься молодой девкой. А я ей уж буду не соперница…
— Ты вздор городишь, Лиза. На что мне девки? Когда есть жена?
— Так годы не красят, а мужчины очень хорошо видят, когда женщина стареет. Поцелуй меня!
— Вот тебе — а теперь послушай меня наконец, я дело скажу.
— Говори, светик.
— Мы от дансерки избавились.
— Как? — воскликнула женщина. — Не может быть!
— Еще как может. Сегодня весь город о том только кричит, что ее нашли удавленной в театре.
— И кто удавил?
— Не твое дело. Каким-то непостижимым образом и формальный убийца у нас есть — фигурант, который за ней махал и от того умом повредился.
— Как славно! А что Ухтомский?
— Еще не давал о себе знать. Не удивлюсь, коли он еще не слыхал…
— Ох, Николенька, что будет…
— Пожалей его, пожалей…
— И пожалею. Каково это, когда любишь?..
— Так кто ж мешал любить-то? Люби, сделай милость! Хоть вовсе у нее поселись! У всех дансерок покровители имеются — эта, чем лучше? Так нет — душа у нее чувствительная! Вот ей эти сантименты господина Ухтомского и вышли боком.
— И я чувствительна, мой друг…