— Что из низкого звания?
— Нет, это беда третья. Другая — что у него на содержании дансерка.
— Ну и что? — спросил удивленный Николай Петрович. Он был убежден, что его жена таким вещам не придает значения: это та мужская жизнь, к которой светской женщине следует относиться спокойно и без возмущения.
— Да хоть бы десять дансерок — когда б он их так не разбаловал и мог дешево от них откупиться. А этой, сказывали, алмазные уборы дарил. Пойдем, душа моя, я купила тебе табак, как ты просил, и перчатки, вели своему Юшке их забрать. Да скажи — еще раз увижу, что он твой фрак в комнатах чистит, высечь велю. Пыль только вздымает — а надо на заднем крыльце, на морозце.
Николай Петрович пошел следом за женой в малую гостиную, где она в отсутствии гостей занималась обычно рукодельем и развлекалась.
— Так он разбаловал свою дансерку? — спросил супруг, садясь на канапе.
— Прямо беда. Сестрица твоя боится — что, как дансерка про сватовство пронюхает? Они ведь все шалые, без царя в голове, на всякие пакости способны ради денег. Не было бы от нее вреда.
— Так Катя ведь отказала ему?
— Отказала, а он не унимается. Так прямо и сказал — все равно девица за мной будет. А денег у него куры не клюют — а в доме хозяина нет, одни женщины. Я уж думала — позвать Катерину Петровну с Марфинькой к нам пожить…
— Настолько они перепугались?
— Что они — я, мой друг, перепугалась. Дансерка может и в дом забраться, переодевшись, и гадостей наделать. Они же у себя в театре вечно гадости творят друг дружке — помнишь, ты рассказывал, что одна девка другой в глаза уксус выплеснула?
— Ты, пожалуй, права. Надо им предложить к нам перебраться, — рассеянно сказал Николай Петрович.
Лиза эту рассеянность знала — началось мыслительное действо, первое шевеление идеи будущего плана. Теперь главное было — не помешать. Она села за рукодельный столик, тихонько велела подать корзинки с нитками и прикладом, подвинуть пяльцы. Супруг принялся ходить по гостиной — это хороший знак.
— А отчего бы и не отдать за него Марфиньку? — вдруг спросил он. — Он не молодой вертопрах, будет ее холить и лелеять, а потом она все его добро унаследует.
— Да уж больно собой нехорош.
— Ну и я нехорош, а ты меня любишь. Ты скажи сестре — пусть подумает хорошенько, пусть его понемногу привечает, — велел Николай Петрович. — Ежели он у нее бывать станет, подарки делать, то Марфинька к нему привыкнет.
Лиза отменно владела лицом — и уголки губ не дрогнули, когда она услышала мужнины слова, а следовало бы улыбнуться: рыбка клюнула.
— Скажу, душа моя.
Больше о том, чтобы пригласить к себе на жительство Катерину Петровну с Марфинькой, речи уже не было.