Наутро мы снова пустились в путь, и дни проносились похожие друг на друга, на мало-помалу мои спутники, по первому зову последовавшие за мной в неведомые моря, эти колхидские юноши, спешившие по одному моему знаку броситься на чудовищ со своим хрупким оружием, начали испытывать страх. Они поняли, что я перестал быть их вождем, что теперь, когда я нашел тебя, я уже не поведу их на новые завоевания. Взгляды товарищей стали грустными и даже как будто презрительными, но они ни в чем не упрекали меня. Мы поделили золото, и они покинули нас. И тогда в мире все встало на свои места. Я думал, что до конца дней своих буду видеть его таким. Мир воплотился в Meдee.
Неужели ты забыла о там времени, когда мы были всегда вместе, делились друг с другом каждой мыслью? Два сообщника в борьбе с жизнью, день ото дня становившейся все трудней, два маленьких брата, которые, засучив рукава, несут свою ношу, шагая бок а бок, всем равные, готовые ко всему, даже к смерти, они без лишних слав все делили поровну: и пожитки, и усталость, и бутылку вина за трапезой, а в стычках каждый дрался своим ножом. Ты обиделась бы, протяни тебе руку, предложи я тебе помощь во время трудного перехода. Лишь одним маленьким аргонавтам командовал Язон. Хрупкая, с волосами, спрятанными под косынку, со светлыми глазами, устремленными прямо вперед, ты была моим единственным войском, но с этим маленьким верным солдатом я мог завоевать весь мир!.. Даже в первое утро на «Арго» с тридцатью своими матросами, готовыми отдать за меня жизнь, я не чувствовал себя таким сильным. А по вечерам, на привале, когда солдат и полководец снимали, пропыленную одежду, они поражались тому, что одинаковое платье скрывает, мужчину и женщину, которые, оказывается, любят друг друга…
Пусть теперь мы несчастны, Медея, пусть между нами все кончено и мы страдаем… На эти дни нам были дарованы, и никаким позором, никакой кровью их нельзя запятнать…
Молчание. Язон задумался. Пока он говорил, Медея села на корточки, обхватив руками колени, низко опустив голову. Он тоже присаживается рядом, не глядя на нее.
Но потом к маленькому воину вернулась его женские обличье, а полководцу тоже пришлась снова стать мужчиной, и тогда мы начали причинять друг другу страдание. Другие девушки проходили по улицам, и я не маг не оглядываться на них. Впервые услышал я — и эта меня удивила, — как заливисто смеешься ты, разговаривая с другими мужчинами, а потом ты начала лгать. Ты солгала один раз, и эта ложь долго следовала за нами, как ядовитая тварь; мы отворачивались от нее, не смея взглянуть ей в глаза. Потом ты лгала еще, с каждым днем все больше и больше. И по ночам, когда мы молча отдавались друг другу, стыдясь, что наши тела вce еще остаются сообщниками, рой этих обманов копошился вокруг нас и смрадно дышал во мраке. Наша ненависть, должно быть, родилась в одной из этих любовных схваток, лишенных нежности, и с тех пор мы скитались втроем: ты, я и она между нами. Но зачем говорить о том, что уже мертво? Моя ненависть тоже умерла…