Подумав, я вспомнила, что в Петербурге живет другая моя старая подружка — Саша Баранова. Я разыскала ее, мы тепло встретились, и я сообщила о своем деле. Раздумывала она недолго и тут же дала согласие на устройство в ее квартире нелегального собрания.
В назначенный день и час извещенные заранее люди собрались в квартире Барановой. Решила и я пойти. Уже невдалеке от дома, где она жила, я вдруг была остановлена каким-то человеком. Оказался он моим знакомым и тут же предупредил:
— Не ходите к Барановой… Нагрянула полиция и всех забрала. Видно, попался к нам провокатор.
— А Саша?.. И она тоже? — с тревогой спросила я.
— И Саша, — мрачно сказал он. — Еще не известно, как она себя на допросе поведет… Хоть она и ваша подруга, Ольга Борисовна, — добавил он, — а скажу: разные подруги-то бывают. Осторожность нужна…
Но Саша Баранова и на этот раз оказалась именно такой, какой я ее всегда знала: честной, прямой, мужественной. На допросе она себя держала с большим достоинством, не выдала никого и всю ответственность за проведение нелегального собрания взяла на себя.
Медленно тянулся месяц, в течение которого я была лишена права встречаться с Лепешинским. Для меня было большим облегчением узнать, что Пантелеймон Николаевич отделался пустячным наказанием. Во всяком случае, настроение у него было бодрым и уверенным. Он прислал мне по почте письмо, написанное стихами. В нем он эпизод с жандармом юмористически объяснял влиянием весны (это произошло как раз накануне первого мая) и обвинил во всем… солнце. Письмо так и заканчивалось:
Не ищите супостата —
Солнце, солнце виновато…
Больше года продержали Лепешинского под следствием, сначала в Петропавловской крепости, а потом в «предварилке». Но и после этого приговор все еще не был вынесен. Состоялось решение, по которому, до вынесения окончательного приговора, Пантелеймон Николаевич должен был отправиться в Енисейскую губернию.
Однако партия совсем не собиралась примиряться с таким положением. Мне поручили поехать вместе с мужем и на месте организовать его побег из Сибири. Но на этот раз с Лепешинским обошлись гораздо менее либерально, чем при первом аресте. Перед высылкой его не освободили, как обычно формулировалось, «для приведения в порядок личных дел»; а мне было заявлено, что если я хочу последовать за ним, то должна ехать в качестве арестованной, по этапу.
Этого я ожидала. Не откладывая, подала заявление о том, что желаю сопровождать мужа и прошу поэтому подвергнуть меня аресту. Таким образом я и маленькая Оля «заарестовались» и погрузились в арестантский вагон, с окнами, забранными решетками. Под конвоем мы должны были двигаться до Красноярска.