— В каком замечательном мире мы живём, Малой, — петли взвизгнули и Шрам последним усилием сдвинул круглую решётку преграждающую бугристый, будто проеденный гигантским червём, коридор.
В лицо парню дохнуло терпким прохладным воздухом. Макс от неожиданности заморгал. Всего десяток шагов и темнота камня сменилась темнотой вечернего неба. Живого, наполненного ветром, шорохом листьев и запахами летнего остывающего дня. Кусты чуть качали ветвями приоткрывая уходящий вниз склон. Они выбрались.
Раздался шорох и жесткая рука обхватила парня за шею, фиксируя голову. Грош почувствовал, как теряет ориентацию. Небо с только что зажёгшимися звёздами завертелось словно в калейдоскопе.
— Шрам, — на выдохе позвал он, ощущая в ногах противную слабость.
— Не угадал, студент, — раздался у самого уха незнакомый голос.
Парень качнулся и в бок тут же вошла боль. Острая, жгучая, горячая. Макс закричал. На краткий миг боль вернула четкость сознанию. Мир собрался став кристально ясным и пульсирующим. Биение сердца переместилось куда-то в низ живота.
— Прости, Малой, — донёсся до него разочарованный шёпот, и он почувствовал, как боль хлестнула снова, когда что-то острое вытащили из его тела.
Хватка на шее исчезла, и Макс развернулся, желая посмотреть на того, кто загнал ему в бок несколько сантиметров стали.
Мужчина в камуфляже стоял позади и держал в руке покрытый кровью нож. Его кровью. Лицо оставалось совершенно спокойным. Грош никогда раньше не встречался с ним, но лицо он знал, как и несколько миллионов других жителей империи. Не раз видел этого человека на экране телевизора, когда все каналы воспевали героя спасшего из-под завала детей. Совсем недавно это же лицо смотрело на него с черного камня аллеи славы в Ворошках. С памятника на могиле Кирилова Антониана, с чьим призраком он сражался.
— Мне жаль, Максим, — повторил стоящий чуть поодаль Раимов.
Грош хотел что-то сказать, вернее, послать Шрама с его жалостью блуждающему в зад. Но в этот момент мир снова скрылся за размытой пеленой, и парень понял, что падает. Летит спиной вперёд на склон. Удар и боль багровыми искрами вспыхнула перед глазами. Кувырок, и снова удар, треск веток. Макс кричал, должен был кричать, но почему-то не слышал ни звука. Ещё два переворота и тело замерло. Каждый вдох отдавался мучительной пульсацией. Перед глазами снова оказалось ночное небо.
Грош закрыл глаза, покачивающееся сознание стало ускользать, боль медленно отдаляться. Сколько времени прошло в этом мутном покачивании, он не знал. Но когда он снова открыл налившиеся тяжестью веки, то понял, что глюки последовали за ним и сюда. Перед ним на коленях стояла Настя и плакала, то и дело склоняясь к его лицу и покрывая поцелуями. Он почти не ощущал касаний ее губ. Он хотел спросить, какого черта она делает, но понял, что не может ни открыть рот, ни поднять руку. Везение, отпущенное ему в этой жизни закончилось. Как всегда на самом интересном месте.