Урок четвертый — Физическая культура
Тема: Бег с препятствиями.
Дежурные ночной смены освобождались от утренних лекций, чтобы отоспаться. Это и намеревалась сделать зевающая Настя. Место на единственной кушетке Макс освободил ей ближе к утру. Сам же Грошев предпочел прогуляться в Некропольский, зашел в маленький павильон местного оператора связи, без энтузиазма поглазел на пяток моделей сотовых телефонов и ушел. Перебьется — мать все равно отказывалась звонить на трубку, считая это расточительством, а больше с ним разговаривать некому.
Потом его за каким-то чертом понесло к Дому художника. Он вряд ли смог бы ответить, что там забыл. Но через сутки с небольшим парень снова стоял на том же месте, где схлопотал по голове. Стоял, смотрел и ждал хоть каких-нибудь откровений. При свете дня место выглядело обыденным. Двухэтажный Дом художника, приземистый пятистенок напротив, проулок между ними хорошо просматривался, вплоть до забора следующего участка. Откровение задерживалось.
Чуть ниже по улице гомонил и собирался народ, эмоциональные выкрики чередовались с не менее эмоциональной жестикуляцией. Парень неторопливо приблизился, черная форма удостоилась нескольких взглядов, но и только. С утра по поселку бродило с десяток студентов.
— Что она делает-то? — дородная женщина прижала руку к необъятной груди, закрывая ярко синий кад-арт.
— Не по-божески, — добавила вторая, ее камень был спрятан под растянутую вязаную кофту.
— Еще Ирыча не схоронили, — дедок в рубашке крякнул.
— Да заткнись ты, — повернулась к нему бабка, ее фиолетовый камень, на вскидку конхит, качнулся на белой тесемке. — Много она хорошего от него видела, чего ж дивиться.
Макс встал рядом со столпившимися у красного забора людьми. Все смотрели на деревянный дом и на женщину, которая в остервенении вытаскивала во двор вещи и кидала их в бочку, где весело пылал огонь.
— Сперва сын сбежал, теперь мужа убили, — проговорил мужчина в спецовке, стоящий ближе всех к Грошу. — Бедная баба.
Женщина со свинцово-серым кад-артом на груди решительно бросила в пламя две пары обуви. Действия при всей их истеричности напоминали ритуал. Рубашка, засаленный ватник и даже книга — все принял огонь.
— Ну, и свезла бы в шахты острожникам, — не унимался дедок. — Палить-то зачем?
— Эх, Рутка…