— Как ты? — глухо спросил он.
— Ничего, Макс, уже ничего.
— Как это случилось? — прозвучавшая помимо воли резкость в голосе заставила женщину на соседней койке вздрогнуть.
— Да, глупость полная. Несла пакеты с продуктами, устала, в голове лишь одна мысль, что сериал вот-вот начнется, ну, и поставила ногу мимо ступеньки. Сама виновата.
Грош поднялся и посмотрел матери в лицо.
— Тебя надолго отпустили? — быстрый вопрос, словно она опасалась, что он начнет задавать свои.
— У меня есть время проследить, чтобы это не повторилось, — Грош встал, посмотрел на съежившуюся на сером казенном белье женщину и почувствовал себя взрослым, ощутил великаном из сказки. Когда все успело так измениться?
— Ты ведь не уйдешь сейчас? — испуганно спросила мать, и он услышал за ее словами много такого, чего бы не хотел. — Скоро придет врач, опять будет говорить об операции, терапии. Максим, — голос сорвался, и она приложила руку к груди, пальцы с короткими обломанными ногтями чуть дрожали.
Он знал, о чем она его просит, видел, чего на самом деле боится. Всегда боялась, все равно не мог отказать. Не мог уйти.
Грош опустился обратно на кровать, воздух в палате показался ему спертым, а взгляды, бросаемые соседкой, навязчивыми и слишком жалостливыми. Он в жалости не нуждался. Ни в чьей.
— Я поговорю с врачом, — пообещал он, сжав ее руку.
Итог этих разговоров был неутешительным: и травматолог, и заведующий отделением сказали одно и то же. Нужна операция. В противном случае, кость могла срастись неправильно, плюс атрофия нервных окончаний. Тогда, в лучшем случае, мать будет ковылять с палочкой, в худшем — ездить на инвалидной коляске. Еще хуже то, что операция не покрывалась из имперской социальной страховки, а шла сверх нее. Тысяч на сорок сверх.
Он воспользовался телефоном матери, который до сих пор выглядел так, словно его вчера купили. Он купил, а она им почти не пользовалась.
Трубку взяли после третьего гудка.
— Привет, — проговорил Грош и представился, — это Малой.
— Тебя уже выпустили из психушки? — голос хрипло рассмеялся.
— Нет. Нужно поговорить.
— Приезжай, — милостиво разрешили ему.
Дом был самым обычным. Трехэтажный особнячок, выкрашенный голубой краской и отделанный белым орнаментом. Здание долго разрушалось, никто ни хотел браться за реставрацию сарая, объявленного памятником архитектуры. Пока, к возмущению сторожил, за него не взялся Шрам. Или Раимов Тилиф, успевший изрядно намозолить глаза корпусу правопорядка. На момент знакомства с Максом у него было около трех десятков хвостов. О чем и не преминул сообщить ему один мелкий мальчишка десять лет назад, встретив того на улице. Молодой мужчина, правую щеку которого пересекала ломаная линия шрама (от этого уголок глаза казался опущенным книзу, а еще не хватало части верхней губы), тогда очень напугал его мать.