С Блудовым говорил я еще подробнее; утвердительно обнадеживая его, что при общем присоединении упорствующими распоряжениям правительства окажутся только несколько ксендзов, но и тех можно, не обижая, успокоить пенсиями при удалении. Здесь прибавлю, что мысль льгот при обращении для униатов у Блудова была гораздо обширнее, нежели мной предлагаемая. В последующем году положено уже было начало моему предположению, т. е. униатское духовенство подчинилось не прямо Синоду, но отдано в заведывание обер-прокурора оного (1838), а через год (1839), по выходе уже моем в отставку, последовало и общее присоединение…
Как были различны мнения мое и Дьякова в отношении этого дела, можно еще привести один пример. Я говорил уже о представлении им в Сенат дела о депутате духовном, отвергаемом Лепельским судом при суждении униатскаго крестьянина, но я не знал, в каком виде это дело было представлено. Однажды у приятеля моего, фон Дервиза, встретился я с сенатором Меркуловым, некогда бывшем костромским губернским предводителем;[560] он просил фон Дервиза познакомить меня с ним. Сделав мне небольшое приветствие, он отвел меня в сторону.
– Извините меня, почтеннейший генерал, что с первой минуты знакомства с вами я хочу поговорить с вами об одном серьезном для вас деле, рассматриваемом в Сенате. На вас представил генерал-губернатор Дьяков, что вы противодействуете присоединению униатов в православие, поддерживая в судебных местах противящихся оному.
– Это очень мудрено для меня, – отвечал я, – мы, кажется, с Дьяковым не ссорились, жили в ладу, и я очень желал бы знать, по какому случаю он мог сделать против меня представление.
– По делу крестьянина графа Платера из местечка Ушачи.
– Ну что же Дьяков писал?
– Он утверждает, что полоцкая консистория правильно по этому делу назначила от себя депутата, а вы его хотите и домогаетесь устранить, и у нас уже готовится журнал поднести это дело в доклад государю с невыгодой для вас, именно – сделать вам за это выговор.
– Я помню очень обстоятельства дела, – заметил я, – и скажу вашему превосходительству, что я не только смел, но даже иногда дерзок бываю. Ежели мне сделают выговор, я буду просить как милости у государя, чтобы меня судили.
– Ну, не пеняйте на меня, добрый Иван Степанович, я хотел вас предостеречь. Я не знаю, что имеет против вас сенатор Бибиков, но он ужасно как глумится по этому делу и расхваливает Смарагда и бранит вас.
Через несколько дней я получил из Витебска частное письмо за подписью всех советников губернского правления, которые прислали мне сделанный правлению в самом строгом тоне запрос из Сената и ответ правления, и я совершенно успокоился. Значит, Меркулов настоял, чтобы дело более разъяснилось, и вместо выговора Сенат не только взял мою сторону, но даже строго воспретил участие духовных депутатов в судебных инстанциях при подобных случаях и поставил в обязанность правлению наблюдать за этим, а Дьякову сделано было замечание за необстоятельное изложение им в сенате дела.