А там уже встречает, скупо улыбается Лизе Иван.
– Ну, как дела? – спросил.
– Однако, карашо. Девку вот вёз. Филька-черт путет рат!
…Зря торопился Берестов на тревожный зов казака. Потому что никакого Гришки там не было и в помине. Это Иван своим зычным голосом привлёк внимание пристава и дал возможность Загбою выручить Лизу. Не зря были потрачено время на подготовку для спасения девушки, в котором главная роль принадлежала следопыту. Это он, Загбой, целую ночь у костра обдумывал план похищения пленницы. Остаётся только удивляться, как он мог точно рассчитать время прохождения отряда через перевал, на котором после полудня всегда собираются густые облака. Может быть, это надо отнести к уникальной наблюдательности охотника, его глубокому опыту или искренней просьбе к Чоо-дороку[34], который помог ему сбить с дороги казаков. Этого не понять. Но и нельзя не рассказать о стараниях Ивана и Максима, которые, следуя наставлениям Загбоя, заложили мхом зверовую тропу, натоптали новую дорогу и перед глухой подсадой создали мнимый завал.
Первое время эвенк и сам не верил в немудрёную затею, думал, что казаки быстро прочитают хитрость, и выкрасть Лизу не удастся. Но все получилось намного проще, быстрее.
Позднее Загбой долго удивлялся неопытности русских, которые не смогли увидеть новые следы, свежесрубленные деревья, пеньки которых были заделаны мхом, и, конечно же, поверить крику о помощи. Позже, сидя у костра, пожимал плечами, качал головой и восклицал:
– Как так? Пашто казак сопсем без глаз? Как мошно ходить тайга, когда не видишь, куда ходи? Отнако, такой человек нато оленю за хвост вязать…
Интересно было посмотреть на поведение Берестова, когда он увидел исчезновение своей дочери. Первое время он просто думал, что Лиза развязалась сама и убежала, но всё равно скоро вернётся. Пристав зло усмехался себе в усы. Потом, напрягая голос, тревожно кричал. И только лишь к вечеру, когда после нескольких часов блужданий по тайге с помощью многочисленных выстрелов отряд собрался вместе, он с горечью понял, что над ними посмеялись далеко не черти гольца Хактэ.
И ударили топоры. Зашуршали пилы. С тяжёлым стоном повалились вековые кедры. Глухие удары ядрёных стволов сотрясали землю. Звонкий треск сучьев колкими щелчками катился над озером. Безмолвие и покой дикого края нарушили подбадривающие голоса мужиков.
– Давай! Тяни! Руби! Разом! – подхватывало эхо, пугая диких обитателей долины Туманихи.
Две бригады старателей, разделившись по десять человек, рубили два больших сруба под бараки. Толстые стены росли с каждым днём, как на опаре. На пятый день бросили продольную матку, к вечеру следующего дня застелили потолок, затем взметнулись стропила. На них прилепили тонкий, колотый тёс. Из глинобитных печных труб потянулся сизый дымок. Сырым скрипом пропели новые двери. Блеклыми пятнами взглянули на окружающий мир небольшие окна, едва пропускающие мутный свет внутрь помещения через мочевой пузырь сохатого. В последнюю очередь внесли толстые колотые доски, сложили двухъярусные нары-лежанки, откидывающиеся столы и продольные, по всей длине стен, полки. Каждый из двадцати метровых бараков был рассчитан как минимум на тридцать человек, что гарантировало тесноту и неудобства для нормального проживания рабочих.