— Господи! Вот нехристи! — сердито бормочет баба.
— Не надо нам было здесь останавливаться, — с тоской говорит кто-то из темноты.
— Бесовские забавы эти… прости, господи! — зевая, заключает разговор мирской, встает и направляется к лодкам. — Пошли спать, Марья!
— Что ж, спать? — говорит Даниил и встает. — Фома, Сергей, Петр! Спать, помолившись!
У костра остаются Андрей да Алексей, который сонно клюет носом у самого огня.
— Да-а… Но успеем мы до холодов расписать, — бормочет он, укладываясь поудобнее, — май скоро кончается, весна кончается…
Андрей делает несколько шагов по росистой траве и, прислушиваясь, останавливается.
Теперь уже вся гора светится дымными кострами, а ниже по реке слышатся неясные крики, визг, смех.
— Марья! — доносится от лодок. — Воды подай!
Некоторое время Андрей стоит неподвижно, потом подкладывает в огонь несколько толстых сучьев и, не оглядываясь, уходит в сторону расцвеченной кострами, причитающей и смеющейся горы.
Все ниже и ниже спускается черная пахота. Андрей, то и дело останавливаясь, поднимается по дороге, ведущей в деревню.
Деревня — другой мир, лопочущий вполголоса, сжигающий свои тайные костры, свет которых мерцает на высоких сучьях деревьев, распростертых в звездном небе.
Звонкие колокольчики в руках у обнаженной женщины, в который раз обегающей вокруг своего дома во имя спасения ото всех желтых и черных болезней; голые смеющиеся дети, которые стараются не отстать от нее, визжат и хохочут в эту страшно важную минуту;
и возбуждающий огонь костра возле дома, у которого старуха накидывает на нее плащаницу и, улыбаясь беззубым ртом, торжествующе уводит ее в дом, огражденный теперь ее заговором от всех болезней на целый год;
и потрескивающие костры, обжигающие лица наклонившихся над оранжевым пламенем, вокруг которого мчатся друг за другом с криками взахлеб молодые парни и девушки в летящей одежде;
и осененная первой листвой тонкая березка, наклоненная к огню, над которым торопливо, кто быстрей, привязывают к веточкам бантики из холщовой тряпицы молодые женщины и девки;
и голый всадник на белой лошади с развевающейся гривой, промчавшийся к реке, залитой сверканием круглой серебряной луны;
и сильные молодые тела парней и девушек, бегущих по колено в пылающей лунным светом воде;
и ржание коня, влетевшего на всем скаку в реку;
и смех;
и визг;
и взмахи белых, как мел, рук в ночном воздухе, — все это приводит задохнувшегося Андрея к берегу, где он почти натыкается на молодую бабу с распущенными волосами, которая стоит за кустом у самой воды, обнаженная, не пугаясь, и с удивлением смотрит на Андрея, прикрыв руками тяжелую высокую грудь.