Кончилось тем, что он, точно разбитый, упал на диван и сказал мне:
– Ванда, пойди сюда, сядь возле меня, мне надо сказать тебе нечто очень серьезное и печальное.
Его лицо, пепельно-серое, совершенно исказилось, и впалые глаза выражали ужас и тоску.
Когда я села возле него, он обнял и привлек меня к себе, как будто желал найти во мне защиту против какой-то опасности. Потом он заговорил медленно и с усилием, глухим голосом, точно отрывал каждое слово с кровью от своей наболевшей груди.
– Тебе придется собрать все силы и показать, что ты действительно женщина с сильным, твердым характером, за какую я тебя считаю, потому что то, что я хочу сказать тебе, так ужасно, что я долго колебался, прежде чем решился заговорить. Но к чему молчать теперь, когда я убедился в этом? Лучше чтобы этот ужас не застал тебя врасплох. Я не могу дольше переносить это один… необходимо, чтобы ты помогла мне… чтобы ты присутствовала при ужасном конце…
Он принужден был переждать, усилие душило его. Что касается меня, сердце у меня замерло. Я собрала все присутствие духа, чтобы оставаться спокойной, несмотря на невероятную сумятицу в моей голове. Чтобы не выдать себя я молчала, а он снова продолжал:
– С некоторых пор я заметил, что часто в разговоре я вместо одного слова произношу другое, похожее, но не имеющее того же смысла. Когда я пишу, случается, что я тоже не нахожу точного выражения. Сначала я не обращал на это внимания, но позже, наконец, это поразило меня, а сегодня я пришел к заключению, что мои наблюдения указывают на мозговое заболевание, наверное, на размягчение мозга. А это означает сумасшествие в непродолжительном времени. Ты, наверное, тоже заметила это, и лучше, если бы ты созналась, чтобы мы могли посоветоваться с доктором. Спасения нет, но, быть может, есть возможность отсрочить самое ужасное.
Не успел он кончить, как я освободилась из его объятий; хотя в ту минуту я верила всему тому, что он мне сказала, я тем не менее была убеждена, что все будет зависеть от того, как я приму все это. Эта уверенность дала мне силы превозмочь мой страх и сказать ему полушутя, полусердясь:
– Как все это нелепо! Если бы ты не был в таком возбужденном состоянии, я приняла бы это за плохую шутку. Прочти все, что ты написал за последнее время, и если ты найдешь хоть одну фразу, одно выражение, одну мысль, которые не были бы вполне ясны и понятны, тогда я поверю в твое размягчение мозга, во все, что тебе угодно. А если неточно написанные или сказанные слова – верный признак безумия, в таком случае надо немедленно же отослать меня в больницу для умалишенных, так как я, значит, страдаю умственным расстройством с тех пор, как начала думать, а со мной, если не ошибаюсь, и две трети всего человечества.