Штауденгейм – единственный, кого я хотела бы видеть, так как, наверно, нашла бы поддержку в его дружбе, – не вернулся в эту зиму в Брюк. Я все время проводила вдвоем с моим больным.
С тех пор, как мой муж откровенно заявил мне, что надеется пережить «Венеру в мехах» со мной с «большими наслаждениями», чем с г-жой П., он ни о чем больше не говорил, когда мы оставались с ним вдвоем.
И теперь, больной и угнетенный духом, он находил в этих разговорах и картинах предстоящего блаженства отвлечение от нервного страха и боязни смерти. Я ломала себе голову, чтобы описывать ему все жестокости, которые я рассчитывала применить к нему, но мое воображение очень скоро изменяло мне; тогда он приходил мне на помощь, и я следовала за его мыслью, руководившей мной.
Его воображение вело меня мрачными и нечистыми путями и направляло каждый мой шаг.
Я вынуждена была причинять самые утонченные физические и нравственные страдания этому несчастному человеку, больному душой и телом, и когда, растроганная от жалости, я не могла смеяться от душивших меня слез, он умоляюще поднимал руки и просил:
– Еще! Еще! Бей… Не жалей меня!.. Чем больше я страдаю от тебя, тем я счастливее!
Эта мрачная бездна страданий и муки приносила ему самое высокое, опьяняющее счастье.
Я честно боролась против собственной природы и заставляла себя дать ему столько «счастья», сколько только была в силах. А когда я чувствовала, что изнемогаю, неся крест, который сама возложила на себя, то думала о своих детях; страх за их будущее поддерживал меня, и я продолжала свой мучительный муть.
Прошло несколько месяцев, и положение вещей было таково, что я предвидела наступление момента, когда он действительно сойдет с ума. У меня не было никакой опытности в этом отношении, я принимала все это за безумие и была близка к отчаянию. Я решила обратиться к доктору Шмидту. Я придумала повод, чтобы выйти из дому, отправилась к нему и рассказала ему все.
Он внимательно и с большой симпатией выслушал мою печальную повесть, Он не нашел умственного расстройства, но опасался чего-то другого, о чем, впрочем, не сказал мне. Он посоветовал мне действовать таким образом на моего мужа, чтобы сохранить его доверие; поддаваясь его фантазиям, я должна была попробовать подействовать на его рассудок; по его мнению, у меня было больше всего шансов на успех, если я отнесусь к этому с точки зрения «чести», но я ни в коем случае не должна исполнять то, о чем он просил меня, потому что это будет гибелью для всех нас.
Я вернулась подавленной и в отчаянии, так же как вошла. Рассудок и честь мало трогали Леопольда в том состоянии, в котором он находился; для того, чтобы влиять на него в этом направлении, мне необходимо было выждать, пока он будет спокойнее.