— Запоздалое раскаяние. Оно запоздало ровно на десять лет. — Людмила схватила мобильный телефон. — Господи, для чего мы столкнулись вновь? Зачем? Кому это нужно? Когда я увидела тебя в гостиной, меня словно молнией поразило. Я догадывалась, что мир тесен, но чтобы настолько… Ирония судьбы.
— Я растерялся не меньше твоего, но сейчас понимаю — мы должны были встретиться.
— Для чего?
— Ну, хотя бы для того, чтобы я смог, наконец, попросить у тебя прощения. Лучше поздно, чем никогда, ты не согласна?
Алимова отвернулась. Еще каких-то пятнадцать минут назад она готовилась устроить Виктору грандиозную истерику: хотела кричать, визжать, топать ногами и обвинять его во всех смертных грехах. Но с появлением Леонтьева ее пыл остыл. Куда, спрашивается, улетучились гнев и обида и почему с языка упорно не желают слетать те слова, которых он по праву заслуживает?
Вжав голову в плечи, Людмила задала терзающий душу вопрос:
— Сколько стоил плеер, который выиграл Денис?
Виктор растерялся:
— Не помню.
— Вспомни. Для меня это важно.
— По-моему, около тридцати долларов.
— Тридцать долларов, — Алимова потянулась за сумочкой. — Дешево вы меня оценили, практически даром.
Пока она отсчитывала купюры, на ее лице блуждала грустная улыбка.
— Долларов у меня нет, но в пересчете на рубли сумма эквивалентна стоимости плеера.
— Мил, ты чего? — Виктор резко встал.
— Возьми деньги, я обязана компенсировать тебе материальный ущерб.
— Прекрати.
— Стыдно? Неудобно? Противно? А может быть, мало, так ты скажи, я отдам все. Все, что у меня есть. Слышишь, я готова отдать все, только бы забыть тот студенческий кошмар.
Разрыдавшись, Алимова упала на кровать и уткнулась лицом в подушку. Слезы градом катились по щекам, сердце выпрыгивало из груди, в горле стоял ком. Тот самый ком, из-за которого однажды она чуть было не лишила себя жизни.
Виктор попытался взять Людмилу за плечи.
— Отпусти! Не трогай меня!
— Милка, не надо, успокойся. Прости, прости меня. Мне сейчас очень хреново, возможно, хуже, чем тебе.
— Ты еще выстави себя жертвой, — сквозь слезы проговорила Люда.
— Как я могу искупить вину? Ну хочешь, на колени встану?
— Мы не в цирке.
— Не плачь, посмотри на меня. — Леонтьеву все же удалось оторвать Людмилу от подушки. — Смотри и слушай, — уверенно заговорил он. — Ты можешь меня ненавидеть, можешь презирать и считать законченным циником. Но клянусь самым дорогим, что у меня есть, — я сожалею о том чертовом споре. Признаю, тогда не задумывался о твоих чувствах, нам все казалось забавным, а теперь… Жизнь меня достаточно побила, Милка, она не раз испытывала Витьку Леонтьева на прочность, она меня многому научила, и в первую очередь я научился просить прощения. Прости, Мила.