У этой дыры даже имелось поэтичное имя, видимо, обязанное по мнению ее хозяина придавать ей солидности – «Усталая секира».
Мы могли бы остановиться в местечке попристойнее, да только там пришлось бы расплачиваться деньгами, а с ними у кригарийца было не густо. Зато в «Усталой секире» принимали не только их, но и золото, пусть даже в Вейсарии, где торговать золотом разрешалось лишь банкам, за это можно было огрести неприятностей. Но побродивший по миру ван Бьер знал немало уголков, обитатели коих, чтя законы, порой закрывали на них глаза, чем сильно упрощали жизнь путникам вроде нас.
В отличие от денег, золота у нас было столько, чтобы мы могли бы жить в «Усталой секире» полгода, ни в чем себе не отказывая. Помимо золотой цепи, которую Баррелий отобрал той кровавой ночью у мертвого бахора, он насобирал с трупов убитых им врагов еще немного золотишка и побрякушек. Среди которых обнаружились даже… золотые зубы! И когда только он успевал выдирать их из вражеских ртов, учитывая, что ему приходилось тащить за собой меня и постоянно драться?
– Чего вылупился? – буркнул мне монах. Он сделал небольшую остановку на пути к постоялому двору, чтобы, пока никто не видит, разорвать кусачками трофейную цепь на звенья. Кригарийцу явно не нравилось заниматься столь недостойной работой при свидетеле. А тем более при свидетеле, из чьего дворца он вынес все эти драгоценности.
Я лишь пожал плечами: дескать, ничего, просто смотрю. Баррелий во мне ошибался. Глядя, как он перебирает свою добычу, я не испытывал к нему презрения. И вообще почти ничего сейчас не испытывал. Дорхейвен остался далеко позади, а вместе с ним осталась и та часть меня, что была привязана к моему прошлому и его атрибутам.
– Что бы ты обо мне ни думал, ты ведь согласен, что это было справедливо: отобрать золото у убийц твоего отца? – спросил Пивной Бочонок. Видимо, для успокоения совести, так как вряд ли у него было желание оправдываться передо мной.
Я кивнул, не имея на сей счет возражений.
– Ну а нам, хочешь не хочешь, нужна еда, отдых, выпивка… сладости. Тебе – твои сладости, мне – мои, – заключил кригариец. – Не вижу в этом ничего плохого. Мы и без того большую часть жизни вынуждены отказываться от удовольствий. Так почему бы не предаваться им, когда для этого выпадает время?…
Хозяином постоялого двора был угрюмый одноглазый толстяк с отрезанными ушами и с наполовину отсутствующей – как будто даже откусанной, – верхней губой. Судя по его жуткому виду, он не всю свою жизнь простоял за прилавком. Я бы не удивился, если бы выяснилось, что он прибрал к рукам «Усталую секиру», убив ее прежнего хозяина. Причем вместе со всеми его близкими. Которых он перед этим долго насиловал и пытал. А затем разделал их на части, изжарил и скормил своим посетителям под видом говядины…