— Идемте ко мне обедать. Или обедали уже?
— Не обедал. Но…
— Что такое?
— Вроде неудобно.
— Это вы зря говорите. Пообедаем и потолкуем о ваших невзгодах.
Что ж, раз он хочет, расскажу. Пусть покажусь мальчишкой, но скажу. Едва выходим на улицу, нас догоняет Алла Букина.
— Вот удача: обоих вас поймала, — заговорила она поспешно. — Так вот, Илья Захарович, о пьесе. Андрей не может. Вместо него Виктора Петровича уговорила. Теперь Надя заартачилась. «Если, говорит, Виктор Петрович будет играть, то я не буду». Лаврик декорации отказался рисовать. Да что же это такое? Мне одной нужно, что ли?
Новиков оборачивается ко мне.
— Вы что, с Надей в ссоре?
— Нисколько.
Алла начинает пояснять возмущенно:
— Там поцелуй по ходу действия. Всего один. Я ее агитировала. Говорю: «Это ж не по-настоящему. Что тебе сделается? С Андреем соглашалась играть, а здесь не можешь?» — «Это, — говорит, — совсем другое дело». Наотрез отказалась.
Новиков предлагает:
— А если убрать его, этот поцелуй?
Алла протестует:
— Что вы! Он очень выразительный, под занавес. Без него никак. Илья Захарович, повлияйте на нее.
Новиков обещает:
— Попытаюсь.
С чем только к нему не обращаются! Хотел бы я посмотреть, как он будет беседовать с Надей о поцелуе.
Дом Новикова покрыт шифером. Перед окнами зеленеют молодые елочки. Узкий дворик огорожен только с улицы. В сенях прислонены к стене незастекленные зимние рамы. Квартира из двух комнат и кухни. Пахнет сосновыми, еще не крашенными полами.
Около стола стоит одна табуретка и порожний ящик. На одном окне занавеска, другое закрыто газетой. На подоконнике телефон. В открытую дверь видна спальня — в ней две кровати, прямоугольное зеркало на стене, этажерка с книгами.
Новиков снимает пиджак, вешает его на гвоздь около двери, уходит в кухню. Рассматриваю в простенке между окнами портрет молодой женщины с мальчиком в матросочке. Очертания лиц чуть расплывчаты — должно быть, фотография увеличена с другой, меньшего размера.
Появляется Новиков с тарелками в руках, останавливается около меня. Глухо говорит:
— Это Галинка и сын.
Задерживается, всматриваясь в портрет. Глаза его подергиваются влагой. Голос звучит еще глуше:
— Четырнадцать лет искал, ждал… — Быстро ставит тарелки на стол. Затем приносит кастрюлю с борщом. Нарезает хлеб. Выражение лица его сумрачно, но уже спокойно.
За обедом рассказываю ему о своем вагонном разговоре с Валетовым. Он слушает меня хмуро, неподвижно.
— А кто он, ваш попутчик? Не узнали?
— Он здешний. Валетов.
Новиков кивает.
— Знаю. Живет, как улитка, — тихо, неслышно. Ни до чего ему дела нет. Даже газет не выписывает. Существует для себя. Скрытен. Перед вами приоткрылся, должно быть, случайно, не думал встретиться. — И продолжает, оживляясь негодованием: — Да разве один он такой? Возьмите нашу Гаврюшкину. Кажется, не похожа, а суть та же. Тоже ей на все наплевать. В самое горячее время — по ягоды. А попробуй, тронь ее. Мы хотели ей огород обрезать. Такой крик подняла: «У меня сын во флоте. Я семья военного». В райисполком помчалась жаловаться… Или ваша Погрызова — тоже в ней частица Валетова сидит. Только тот скрытный, а она нараспашку. Глупее и крикливее. Ни до кого ей дела нет, кроме самой себя.