Кроме глаз: черных, словно у козла, и совсем без радужки. Глаза были как его меч — ни то ни другое не отражало света костра и заходящего солнца.
Увидев меня, он расслабился. Опустил меч и улыбнулся идеально белоснежными зубами. Это было лицо кошмара. Я почувствовал, как кинжал чувства проникает сквозь отупение, в которое я завернулся, будто в толстое спасительное одеяло. Что-то запустило когти в мою грудь и сжало их внутри. Возможно, тогда я впервые в жизни по-настоящему испугался.
Лысый человек с седой бородой, сидящий у костра, хмыкнул:
— Похоже, мы пропустили одного крольчонка. Осторожнее, Пепел, у него могут быть острые зубки.
Тот, кого назвали Пеплом, вбросил меч в ножны с таким звуком, какой издает дерево, трескаясь под тяжестью зимнего льда. Не приближаясь ко мне, он встал на колени — и снова его движение напомнило мне ртуть. Теперь его лицо было на одном уровне с моим и выражало искреннее участие — все, кроме матово-черных глаз.
— Как твое имя, мальчик?
Я молчал, застыв на месте, словно испуганный олененок.
Пепел вздохнул и на мгновение опустил взор. Когда он снова посмотрел на меня, я увидел само сострадание, глядящее на меня пустыми глазами.
— Юноша, — начал он, — где же ваши родители?
Секунду он удерживал мой взгляд, потом оглянулся через плечо на костер, вокруг которого сидели остальные.
— Кто-нибудь знает, где его родители?
Один из сидящих улыбнулся, жестко и хищно, словно радуясь особенно удачной шутке. Один или двое засмеялись. Пепел снова повернулся ко мне, и сострадание опало с его лица, словно потрескавшаяся маска, оставив только кошмарную улыбку.
— Это костер твоих родителей? — спросил он с изуверским восторгом в голосе.
Я оцепенело кивнул.
Его улыбка медленно погасла. Он заглянул вглубь меня пустыми глазами.
Голос его был спокоен, холоден и резок.
— Чьи-то родители, — сказал он, — пели совсем неправильные песни.
— Пепел, — прозвучал от костра холодный голос.
Черные глаза сузились от гнева.
— Что? — прошипел он.
— Ты приближаешься к моей немилости. Мальчишка ничего не сделал. Отправь его в мягкое и безбольное одеяло сна. — Холодный голос чуть запнулся на последнем слове, словно его было трудно произнести.
Голос исходил от человека, укутанного тенью, — он сидел отдельно от остальных, на краю круга света. Хотя небо все еще пламенело закатным светом и говорившего ничто не заслоняло от костра, тень растекалась вокруг него, словно вязкое масло. Огонь плясал, потрескивая, живой и теплый, подернутый синим, но ни один отблеск света не подбирался близко к человеку. Тень вокруг его головы была еще гуще. Я смог разглядеть темный балахон вроде тех, что носят некоторые священники, но дальше тени сливались в одно черное пятно — словно смотришь в колодец в полночь.