Обмывали мужики, бабам не доверили, улыбку вправили обратно — несолидно улыбаться, когда помер, руки сложили по–варажьи, не на грудь, и не по–купечески на живот, а в подмышки сунули, но чтобы большие пальцы наружу. Упрямым видом стал, как все варажники, упреком власти, упреком смерти.
Стояла жара, а на дороге ни пылинки — после про эту несуразность тоже вспоминали. Ушла ли пыль в землю, сбилось ли все от проступивший из земли влаги, каких не было никогда ни до, ни после, понять было невозможно. «От росы!» — разъясняли те, кто часто наведывался в город. «Земля слезами умылась!» — утверждали те, кто знал, что в городе заскоро дурнем станешь, потому предпочитали не рисковать — жить собственным умом и обычаями никуда не выезжая.
Онтон Кудеверьский был человеком слова, и дело с ним не расходилось. «Умру — полетаю!» — говорил он, а когда в открытом долбленом гробу, последнем его жилище, несли на кладбище — велено так было от него самого, чтобы именно открытым несли — на небо желал смотреть — взлетел таки! Сдержал обещанное! Налетел странный скрученный чистый ветер, разбросал мужиков, словно бабки, что вышибают в мальчишеских играх — заставил уронить долбуху на дорогу, приподнял «жильца» со сложенными руками, крутанул несколько раз и уложил обратно.
Когда рискнули приблизиться, в лице покойника нашли улыбку и умиротворение.
Хорошо помню тот момент детства, как к нам пришла тетка (по матери) и каялась. Сперва мамке, что хозяйничала в доме, потом бабке, но если первой шепотом, то второй все больше распаляясь и кляня себя за безрассудство и жадность. Раньше с таким положено было идти к мельнику, чтобы «выправил», но тот (мой дед) погиб в Отечественной, мельницу порушили, а к нам ходили скорее по привычке — выговориться, знали — что бы не было сказано, а дальше дома не уйдет, а потом моя бабка считалась травницей, хотя и не переняла основного, и в том числе рукоположения от прежней, но повод зайти был всегда.
В тот день впервые услышал про Онтона Кудеверьского, и рассказ это запал в душу.
Деревня Кудеверь существует и поныне, недавно получил оттуда письмецо, с просьбой рассказать больше, но вот такое дело — это не та Кудеверь, хотя с нее все и началось — наш Онтон Кудеверьский был оттуда (так я думаю), согласно прозвищу, Онтона там не помнят — что и немудрено, в свой деревне за праведника не сойдешь — всегда найдется, кто тебя там еще мальцом без штанов помнит, и про то как соседка крапивой тебя стегала за то что… Впрочем, неважно.
Помню как уже школьником принес и тыркал пальцем в карту: — Вот она, твоя Кудеверь!